Масса Причера
Шрифт:
— Ну конечно, не можешь! Конечно! — совсем развеселился Серый. — Твой дар по-прежнему при тебе, но ты не можешь им воспользоваться. А все потому, что в детстве ты наслушалась старых сказок, и теперь примитивная часть твоего подсознания не в силах избавиться от них. Разве не так? Ты права, сестренка, — любовь не может лишить тебя твоего дара, но она создает психологический барьер. Не...
Эйлин отступила назад, скрестила у самого лица указательные и средние пальцы обеих рук и, посмотрев сквозь образовавшуюся решетку на Серого, быстро проговорила:
Свет— Не получилось! Не получилось! — Серый затрясся в новом приступе хохота. — Слова! Вот что у тебя осталось — одни только слова! Ну а теперь я забираю этого человека.
Он ткнул указательным пальцем в Чаза. В следующий миг Чаз погрузился в безмолвную тишину.
3
Отец бед и несчастий (лат.).
Глава 5
В первое мгновение Чазу показалось, что его попросту переместили в другое место. Но через несколько секунд у него появилось неприятное ощущение, будто он довольно продолжительный отрезок времени находился без сознания.
Его словно погрузили в Ничто — темное, непроницаемое, лишенное каких-либо ориентиров бесконечное небытие. Ему казалось, что он увяз в некоей вязкой субстанции, как насекомое, угодившее в смолу. Кожа потеряла всякую чувствительность, он не чувствовал ни тепла, ни холода. Чаз даже не смог бы с уверенностью сказать, дышит ли он.
Вокруг царила абсолютная тишина — или все же нет? Он уловил медленный, очень медленный, регулярно повторяющийся звук. Мгновение он ничего не мог понять, потом узнал в нем биение собственного сердца. И тут впервые у Чаза зародилось подозрение. Он осторожно повернул голову сначала направо, потом налево, но так и не смог определить, удалось ли ему это. Однако усилие вызвало скрип, донесшийся откуда-то сзади. Чаз догадался, в каком положении он очутился, но от этого ему стало ничуть не легче.
Скрип был вызван трением шейных позвонков, когда он поворачивал голову. Но столь слабый звук, передававшийся по костям позвоночника и черепа, можно было уловить лишь находясь в полной изоляции — например, плавая в какой-нибудь жидкой среде или паря на невесомых растяжках. Камера полной изоляции была старинным изобретением, придуманным еще в двадцатом веке, но тем не менее отнюдь не безобидным. Достаточно на несколько часов отключить внешние раздражители, и человек потеряет память — его ум превратится в чистый лист бумаги, на котором можно запечатлеть все, что угодно.
Чаз напрягся, попытавшись вытянуть руки и до чего-нибудь дотронуться, но у него ничего не вышло. Он даже не знал, подчинялись ли ему собственные конечности — послышалось лишь слабое похрустывание мускулов. Он оставил тщетные попытки и расслабился. Проще всего было сохранять блаженную неподвижность...
Внезапно он
Нет, бесполезно. Чазу казалось, что он уже не парит в воздухе, а скользит вниз, по гладкому, непроницаемому для света, бесконечному склону... Он скользил все быстрей и быстрей, уносился сквозь тьму, к пределам самой Вселенной...
Он находился в глубинах космоса; мимо проносились бесчисленные галактики, а ускорение, с которым он падал, все нарастало и нарастало. Его уносило непрерывным потоком стремительной реки Небытия, пробивавшейся сквозь неподвижное Ничто — поток бесконечности в состоянии покоя. Он был совершенно один... нет, кажется, не совсем. Где-то далеко впереди, по обе стороны стремительной реки, мерцали едва различимые искорки. Огоньки начали приближаться, увеличиваться в размерах. Наконец они поравнялись с ним и двинулись рядом. Он вспомнил, что уже встречался с этими светящимися созданиями. С одной стороны скользила гигантская Улитка, которую он видел во сне, когда лежал без сознания у себя в квартире, а с другой — насекомообразный инопланетянин-Богомол, его собеседник из того же сна.
— Помоги мне, — воззвал он к Богомолу.
— Простите, — ответил тот, — но наша этика не позволяет нам этого.
Чаз перевел взгляд на Улитку.
— Помоги! — взмолился он. Однако Улитка никак не отреагировала на его просьбу, продолжая безмолвно скользить рядом.
— С ней бессмысленно разговаривать, — проскрипел Богомол. — Обращаясь ко мне, вы тем самым обращаетесь и к ней. А когда я говорю с вами, то высказываю и ее мнение.
— Почему вы не хотите помочь мне? — в отчаянии крикнул Чаз. — Я прошу лишь вытащить меня из этой реки. Помогите мне выбраться на берег, и я сам остановлюсь.
— Совершенно верно, — согласился Богомол. — Но среди прочих законов этики есть один, который запрещает нам вмешиваться. Вам следует добраться до члена союза, который отключил вас, и вас снова включат. А если это сделаем мы, то тем самым нарушим наш собственный контракт.
Богомол и Улитка начали удаляться в разные стороны, уменьшаясь в размерах и постепенно растворяясь во тьме.
— Подождите! — с отчаянием выкрикнул Чаз. — Что это за союз, до которого я должен добраться? Как он хоть называется?
— А такого и нет! — донесся едва различимый голос Богомола. — Его еще не создали.
И они скрылись, растаяли, как светлячки во тьме. Оставшись один, Чаз снова почувствовал, как его сознание медленно угасает. Оно исчезало — медленно и неотвратимо, как исчезли Улитка и Богомол; вот уже лишь крошечное пламя трепетало там, где прежде билась ясная и сильная мысль. Крохотный проблеск, готовый вот-вот погаснуть совсем.
«Если бы у меня был катализатор... Если бы я смог им воспользоваться, то, возможно, мне удалось бы выкарабкаться даже из такого безнадежного положения...»