Массовка

Выставной Владислав Валерьевич

– И не поймут, – сказал Ястребов. – Главное, чтобы мы с тобой понимали. А ты не болтай лишнего. Придет время, я подскажу, как себя вести, что писать, что говорить… Не бойся, мы из нашего клиента вытянем все по полной…

Артемия передернуло. Он поднялся.

– Пойду, пройдусь… – бросил он.

Отсюда, через лес не видно колючей проволоки и декораций. Лагерь до сих пор считали декорацией к какому-то недоснятому кино. Возможно, это еще больше путало карты тех, кто руководил операцией. Никто не мог поверить,

что там, за лесом, в котором притаились снайперы – самый настоящий лагерь смерти.

Такое просто невозможно сейчас, в наше время. Когда у всех мобильники и компьютеры, а кумир миллионов – не сумасшедший фюрер, а гламурная блондинка. Не вяжется. Никак.

А может, сейчас-то – самое время? Когда в людях убито подлинное ощущение жизни, когда оно заменено силиконовыми подделками? Когда вместо высоких идей в моде «шпильки» и глянцевые обложки?

Какая ерунда. Стоит посмотреть на этого седого полковника – все сразу становится на свои места. Жизнь полна иллюзий… Так, кажется, сказал Ястребов?

Между тем, полковник выслушивал доклад какого-то майора. Майор выглядел озадаченным. Полковник – тоже. Артемий подошел поближе, встав за спинами вооруженных бойцов. Разговор эмоциональный, громкий, оттого без труда слышался на расстоянии.

– Я ничего не понял, майор, давай сначала! – потребовал полковник.

Бледный майор, поморгав, не очень уверенно заговорил:

– Ну… Они выбегали из-за «колючки» – кто через ворота, кто сквозь бреши. Некоторые с оружием, некоторые без. Сдались все, без сопротивления.

– Так… – проговорил полковник. – Ты мне только что совсем другое рассказывал.

– Ну, это я наверное, сгоряча…

– Майор!

– В общем… гм… эти… боевики просят защитить их от этих… от заложников… Они их боятся.

Повисла напряженная пауза.

– Я же говорил – ерунда какая-то! – запинаясь, проговорил майор.

– Вот именно, – сдержанно произнес полковник. – Ерунда. Я конечно, понимаю, стокгольмский синдром – это в порядке вещей. Но в вашем изложении – бред и дезинформация…

Тут не сдержался Артемий:

– Это если считать что одни – террористы, а другие – заложники! Тогда, действительно – ерунда…

Полковник резко посмотрел на него и поинтересовался:

– А как же надо считать? Нет версий? Тогда попрошу не вмешиваться в служебный разговор.

Артемия немедленно оттеснили крепкие ребята с автоматами и надвинутыми на глаза шлемами: «Давай, давай, двигай отсюда!»

Артемий еще услышал, как полковник говорит на повышенных тонах: «И что я должен штурмовать?! Заложников освобождать? Или террористов из рук заложников? Да вы все с ума посходили!»

Артемий немедленно представил себе ситуацию, невольно улыбнулся. Конечно, ничего смешного. И все же…

Вышел к участку открытой местности, с которой просматривалась часть «декораций», в том числе – труба крематория.

Ему показалось, что воздух над трубой дрожит, будто нагретый мощными газовыми горелками.

Откуда-то, из секретных уголков души накатил страх. Непонятный, необъяснимый: этот страх не гнал прочь, подальше от этого странного места. Напротив – он манил, завлекал, засасывал…

Не успел опомниться, как понял – он идет в сторону лагеря. Все быстрее и быстрее, почти срываясь на бег. Дыхание участилось, сердце колотилось, как загнанное животное, глаза выкатились от ужаса. Но что-то влекло туда.

Туда.

Наверное, так массовка втягивает под себя придавленное щупальце…

– Стой! – угрожающе крикнули со стороны, и Артемий заметил притаившегося за камнем бойца со «снайперкой». – Назад!!!

Он бросился бежать.

Сзади донесся звук выстрела. Стреляли, конечно же, не по нему – скорее, хотели предупредить, остановить. Еще что-то кричали, угрожали, вроде бы даже бежали вслед. Но поздно.

Через минуту, задыхаясь от бега, неровным шагом Артемий вступил под мрачный свод лагерных ворот.

Охраны, действительно, не видно.

Сейчас, в дневном свете, все это, и впрямь, смотрелось брошенными декорациями.

Кроме двух длинных приземистых бараков.

Кроме ожившего крематория.

…И ни одной живой души…

Черт возьми, но почему они не выходят?! Охрана разбежалась, никто ведь не держит под прицелом! Может они не знают?

Надо пойти и сказать этим запуганным людям: все, кино кончилось! Идите домой, к психологу, плачьте в жилетку бабушке, уезжайте в бессрочный отпуск в Тибет, уходите в монастырь. Все одно – случившегося никогда не забыть.

Но бегите, бегите быстрее!

Надо просто войти в барак и сказать.

Как душно… И страшно.

Эта неказистая дверь – как зубастая пасть огромного зверя. Не хочется даже прикасаться к грубой, покрытой ржавчиной ручке.

Рука потянулась к массивным засовам и замерла: засовы сдвинуты. Оба. И длинное железное плечо, наискось запиравшее дверь, безвольно повисло в сторонке. Надо просто потянуть за ручку.

Пот заливает глаза. Словно до организма только-только дошло, как быстро, сломя голову, он несся сюда, как трепыхалось сердце, и каким ужасом сменился страх погони.

Двое: ты и дверь. Дверь, а за нею – кошмарный сон, вроде тех, от которых убегаешь, но никак не можешь уйти. Этот кошмар уверенно преследует по пятам, пока не настигнет… И ты с криком посыпаешься среди ночи, не в силах понять – реальность вокруг или всего лишь продолжение кошмара.

В конце любого, самого страшного кошмара неизменно следует пробуждение. Только иногда таким желанным пробуждением становится сама смерть…

– А идите вы все!.. – зло выдохнул Артемий и дернул дверь на себя.