Мастер, который создал тхэквондо
Шрифт:
Прокурор зачитывал обвинение больше часа. Затем судья предоставил нам возможность высказаться. В ответной речи мы критиковали японскую дискриминацию по отношению к Корее и настаивали на правомерности восстания. Пак Сунн Ква особо подчеркнул противозаконность правления Японии на территории Кореи. Мало того, он требовал извинений от японской стороны!
По итогу нас приговорили к разным срокам каторжных работ. Пак Сунн Ква, например, получил тринадцать лет каторги. Ким Ван Йонг после своей речи получил девять лет, а я – восемь. Других корейских студентов приговорили к срокам от одного до пяти лет. Несмотря на суровый приговор, мы покидали зал
– Корейские ублюдки! – шипели нам вслед.
Нам было всё равно. Все понимали: Японской империи недолго осталось. Мы предсказывали конец не позднее октября 1945-го. Мы были молоды и не осознавали серьёзность и длительность сроков, которые получили – все наши эмоции перекрывала радость спасения.
Наше дело широко освещалось прессой. Газеты пестрили заголовками «Дело корейских студентов»: некоторые пытались раскрыть мотивы нашего поступка, некоторые освещали детали восстания, но никто не пытался вникнуть в суть и разобраться в последствиях.
***
После приговора нас перевезли в тюрьму Пхеньяна. И знаете, мы обрадовались. Во-первых, пхеньянская тюрьма больше, а во-вторых, надзирателями служили корейцы: предполагалось, что обращение будет помягче. Относительно второго пункта мы ошиблись. Корейские надзиратели оказались в сто раз хуже японских – злые как тысяча чертей. По прибытии нам провели инструктаж и развели по камерам. Клянусь, такой адской дыры я не видел никогда в жизни. Внутри жуткая вонища. В одном углу на тощем чёрном одеяле лежал заключённый, на боку у него огромная гнойная рана. Трое других сокамерников не лучше: сплошь покрытые царапинами и ранами, тощие, как ходячие мумии.
Я стоял на пороге ада, не решаясь войти. Охранник злобно обругал меня, пинком втолкнул в камеру. Изнутри всё ещё страшнее. Стены камеры покрыты кровавыми пятнами от клопов, обшарпанный деревянный пол словно светился от гноя. Вместо туалета деревянный ящик, откуда несло жуткой вонью. Сокамерники беспрестанно расчёсывали раны на руках и ногах. Сначала я подумал, что они прокажённые, но позже понял, что это какое-то кожное заболевание, типа дерматита, сыпь, как от ожога ядовитого плюща. В тюрьме это называли «аллергией на бобы», но выглядело, как настоящая проказа. Мой мир снова потемнел, сузился до размеров камеры, где каждый – как брошенный багаж. Но я твёрдо решил выжить: мне ещё надо отомстить Японской империи за все испытания… Для выживания следовало расчистить место и научиться уживаться с другими заключёнными.
В камере долго сидел, скрестив ноги, размышляя, что делать и как быть. Местные обитатели ожили, начали задавать вопросы.
– А ты японец? Подрался со старшим по чину? – спросил один, то ли самый смелый, то ли самый главный.
– Точно японец, – поддержал версию арестант помоложе. – Верно?
Позже выяснилось, что молодой сидел в тюрьме пятый раз, считался опытным, знал всё о распорядке тюрьмы, её законах, других заключённых и наших надзирателях.
Я кивнул в ответ, а сокамерники заметно расстроились.
– Ну вот, – говорили они. – Теперь не поговорить от души! Что он может рассказать нам? Зачем его к нам подсадили?
В тюрьме невероятно дороги весточки с воли. И вообще любой рассказ о событиях в «большом мире». Несколько минут все молчали, затем молоденький сокамерник сообщил, что видел, как в тюрьму привезли
– Вот невезуха! – жаловался он. – Именно к нам камеру попал не один из них, а какой-то японец!
– Так ли это важно, кореец я или японец? – спросил я по-корейски.
Пока они ловили отвалившиеся челюсти, рассказал, кто такой и за что меня посадили. А в финале предложил собственный план.
– Раз у нас одна судьба, то придётся либо выжить, либо умереть вместе, – сказал я. – Поскольку всем интереснее первое, чем второе, то есть смысл как-то наладить жизнь и придерживаться простых правил. Например, прекратить любые разговоры о еде.
– Как так? – загалдели в камере.
– А вот так! Это разгоняет голод… Мы нуждаемся в чистоте. Если останется питьевая вода, её можно использовать для уборки. Туалетом пользоваться в определённое время и тоже чистить.
– Фу! – сказал один. – Не буду ничего этого делать!
– Тогда я тебя изобью, – предупредил его. – А заодно отберу всю еду. Хочешь?
Бунт оказался подавлен, и я приступил к исполнению плана. Разговорчики о еде действительно прекратились, со временем сокамерники научились даже делиться друг с другом небольшим количеством пищи.
С гигиеной всё сложнее. Не так-то легко экономить воду, когда её мало. На дворе самый жаркий месяц года, а нам выделяли полковша воды в день на человека. В таких условиях почти невозможно сэкономить хоть капельку воды: сделав первый глоток, человек не может остановиться. Некоторые пили не из-за жажды, а просто потому, что видели, как пьёт другой. Нужно было научиться иметь в запасе хоть глоток воды на тот случай, если у кого-то из нас действительно будет жажда. Я попросил, чтобы меня назначили ответственным за воду и пообещал, что вскоре у нас будут чистые стены, умывальник и пол.
Туалет – самая большая проблема. Некоторым стоило немалых усилий научиться пользоваться уборной аккуратно и выносить за собой. Так как я сам предложил все эти правила, я должен стать тем, на кого люди могли бы равняться. Если в группе людей не распределены обязанности, то быть беде. В этой адской тюрьме нам тоже требовался вожак. Как-то само собой получилось, что старшим стал я. И у меня появилась привилегия – распределение мисок с едой трижды в день. В условиях тюрьмы, когда каждое зёрнышко риса на вес золота, это огромная ответственность. С самого первого обеда я не сделал ни глотка больше, чем другие. У меня не пропало ни зёрнышка – всё получали люди. Остатки еды я тоже честно делил между заключёнными.
Когда у меня начался дерматит, я тоже стал выглядеть как прокажённый, стал походить на сокамерников. В разгар лета в камерах была настоящая душегубка. Мы каждый день видели трупы, которые проносили мимо нашей камеры. Однажды утром я решил сделать обычную зарядку: начал с растяжки, но потерял сознание и упал. Очнувшись в холодном поту, поспешно сел в обычную позу. Нехорошо, если бы другие заключённые увидели мою слабость…
Вскоре из соседней камеры на носилках вынесли Пак Сунн Ква – его трясло от лихорадки. Очевидно, у него был бред и галлюцинации, он выкрикивал какие-то жуткие слова – до сих пор помню этот крик. С воли не было никаких новостей, и меня это здорово угнетало. Вечера стали душными и жаркими. Мы стучали в двери, умоляли дать хоть немного воды. За это могли расстрелять, но нам уже всё равно… Вместо воды мы обычно получали поток ругательств. Когда в тюрьме становилось слишком шумно, надзиратели избивали заключённых, тогда крики стихали.