Мастера и шедевры. Том 2
Шрифт:
Левитан не обманул ожидания. Крымские этюды шли нарасхват, пейзажист обретал известность.
Но жизнь его внешне не изменилась.
Меблирашки, скитание, кормежка впроголодь.
Летом новые этюды.
Не хватало основного, сильного, яркого…
И вдруг вновь болезнь.
Нестеров вспоминает: «Меблированные комнаты «Англия». Тускло горит лампа, два-три мольберта, от них тени по стенам. Немного жутко. За стеной стонет тяжко больной Левитан Как все в жизни, прошла болезнь, оставив слабость и безденежье. Но это было уже привычно.
Замелькали московские будни.
Жаркие
И снова судьба предлагает ему испытание. Чехов пишет:
«Левитан закружился в вихре».
Молодой человек вошел в салон к Софье Петровне Кувшинниковой — начинающей художнице, по-своему восторженной и искренней. Он влюбился.
Левитан оделся франтовски, стал посещать премьеры, словом, вел светскую жизнь и… безумно тосковал.
Искусство, творчество не прощало измен.
Картины были наконец распроданы, а новые чистые холсты ждали, ждали.
Художник бежит на Волгу… Правда, мудрый Чехов говорил в свое время:
«Левитану нельзя жить на Волге. Она кладет на душу мрачность».
Нелогично? Ширь, простор, мощь — и мрак.
Реакция последовала немедленно по приезде.
Левитан пишет Чехову:
«Разочаровался я чрезвычайно. Ждал я Волги, как источника сильных художественных впечатлений, а взамен этого она показалась мне настолько тоскливой и мертвой, что у меня заныло сердце. Серое небо и сильный ветер. Ну просто смерть!»
Так сбылось, казалось, предсказание Чехова.
Волга подавила Левитана величием и своей эпичностью, на первых порах он не знал, куда ему приклонить голову, кому излить тоску.
В Крымских горах.
Но шли дни, и весенняя река раскрыла ему свои просторы.
Художник понял, что есть не только подмосковный дачный быт, а нечто магическое, неразгаданное, ждущее своего поэта-живописца.
«Я никогда еще не любил так природу, — писал Левитан, — никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем… оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью… Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором — пускай! Они — благоразумие».
Это чувство пролилось на полотна мастера.
Они не были похожи на яркие, сочные пейзажи Крыма, но за серой дымкой стояли раздумье, смена настроений, словом, это было преддверие настоящего Левитана, беседующего с природой.
Живописец ощутил в полной мере масштабность, простор реки.
Он уехал домой, полный замыслов, жажды нового свидания с Волгой, ее Жигулями, Васильсурском.
Художник иногда не дает открытого решения, он не всегда должен громогласно заявлять «да» или «нет», он может ставить перед зрителем сложные вопросы.
В этом тончайшем диалоге с русским пейзажем раскрывается вся смятенность художника, чувствующего доброту духа России, бездонного
«Вечер на Волге»… Ненастье. Дожди, туманы, непогода — все эти столь обычные для русского пейзажа слагаемые создают атмосферу неизбывной печали, тоски…
Вот эта грусть неподражаемо передана Левитаном в его полотне. Мерцающая пелена, промозглая, серая, леденит сердце, будит чувство безысходности, тупика.
Но художник нашел ту могучую мажорную ноту простора и необъятности, воли, свободы, которая перекрыла монотонность дождя.
Волга…
Ее богатырский размах повлиял на становление Левитана как пейзажиста-патриота, гражданина своей Отчизны.
«Вечер на Волге»… Монохромное небольшое полотно. Почти гризайль.
После дождя. Плес.
Но духовность, ощущение необъятности далей, какой-то былинной древней свежести заставляют нас проникнуться чувством гордости за это диво природы, медленно, неслышно несущее массу вод через всю страну к Каспию.
Ни одной живой души нет на холсте, но фантазия зрителя додумывает, дорисовывает образ Разина и его ватаги, плывущих по Волге.
Звенят удалые песни, звучат шумные голоса атамановой вольницы…
Так небольшой холст с тремя одинокими черными челнами и сверкающей гладью вод обретает особый живописный строй.
Плес… Заштатный волжский городишко. Мещане и мещанки, приземистые купцы и шустрые мастеровые, ширококостные медлительные грузчики…
Художники поселились в Заречной слободе.
Вскоре по приезде в румяный, розовый вечер, в самую зарю, когда пылало небо, Левитан пишет полюбившуюся древнюю церквушку, реку, зелень, объятую пожаром заката, и создает этюд.
Все в нем дышит умиротворенностью. Ему близка таинственная и простая старина.
По просьбе художника однажды священник отслужил обедню в ветхой церквушке, давно закрытой.
Вот как Софья Кувшинникова описывает впечатление, которое оказала на Исаака Ильича эта служба.
«Странно звучали удары старого, словно охрипшего маленького колокола… Где-то вверху на карнизе ворковали голуби… Левитан был тут же с нами, и вот, как только началась обедня, он вдруг волнуясь стал просить меня показывать, как и куда ставить свечи… И все время службы с взволнованным лицом стоял он подле нас и переживал охватившее его трепетное чувс-тво».
«Плес открыл Левитана..- так говорили многие.
Но и художник «открыл» никому не ведомый до него уголок. «Совершенно новыми приемами и большим мастерством поражали нас всех этюды и картины, что привозил Левитан с Волги», — говорил Нестеров.
На следующее лето все чаще и чаще художник, зачарованный тихой прелестью пейзажей Плеса, пишет проникновенные, полные мелодий весны и лета, счастья, надежды холсты.
Ему легко дышится на волжском просторе. И он начинал сочинять картины-песни.