Мастера и шедевры. Том 2
Шрифт:
Левитан…
Страшное чувство одиночества, ощущение бездны и конца, несмотря на красу ненаглядную «Золотой осени», «Над вечным покоем», «Тихой обители».
Эти багряные, золотые, серые и лазурные краски-враги встречаются и манят вас горькой прощальной улыбкой.
Вы не сразу можете понять, отчего. Что случилось?
Ведь так красиво и благостно у этой стены в Третьяковке. Однако чувство потерянности и какой-то тоски не проходит.
Так же пронзительно и неотразимо чарует молодой Есенин.
На
Так неотразимо и грустно пахнет весною черемуха.
Наедине с Русью.
Вот разгадка этой тайны.
Левитан, как никто, чувствовал мощь и непобедимость зовущей дали, неоглядность просторов, которые могут оглушить тишиной и усталой прелестью. Мастер понял глубину одиночества большой Земли, нетронутость Природы, ее сна и пробуждения. Он видел сумерки, чуял свет первой звезды.
Если у картин Сурикова или Виктора Васнецова будто слышатся звуки музыки Мусоргского, Римского-Корсакова, Бородина, то у полотен Левитана звучат мелодии Чайковского, Рахманинова…
Вы забываете на миг, что та Русь давным-давно стала другой, что в ста шагах от вас гремит огромный город, шуршат шины, пахнет бензиновой гарью, бегут будни, спешат по делам москвичи.
Нет!
Это все где-то далеко, а совсем рядом «Владимирка», и поет, поет унылую песню разбойный степной ветер, оплакивая чью-то загубленную душу, дождь сеет прозрачную сеть грусти и безысходности, и змеится розовая дорожка к стеклянной, словно замершей речке, гудит, гудит вечерний звон, его малиновые звуки разлились во всем пейзаже, и вам хочется заблудиться, забыться в этой гулкой тишине.
Россия конца XIX века.
Огромная иерархическая лестница, на верху которой — царь.
Пониже ступенькой — вельможная знать, а далее все гуще и гуще — «российские типы» из дворянского, чиновничьего, купеческого сословий.
У самого низа этого гигантского сооружения море людское — народ, — омывающее подножие громадины. Колоссальная по размаху страна с духовно сильным и красивым ликом народным была скована цепями условностей, связана узами суеверий и невежества, где все большую роль играл чистоган, все крепла и крепла власть денег, власть тьмы.
Блок писал:
В те годы дальние, глухие, В сердцах царили сон и мгла…Силы иерархии, догмы, мундирного почитания смыкались с серыми буднями, подлостью, нищетой.
А теперь, когда мы представили себе всю грандиозность Российской Империи, всю многослойность ее построения, погрузимся в самую глушь, в бездну — в маленькое местечко Кибарты, близ станции Вержболово… Там в августе 1860 года раздался пронзительный плач младенца. Родился Исаак Ильич Левитан. Конечно, никто в бедной семье станционного служителя не смел и думать, что их сын — великий русский художник — будет в Москве и частенько станет бывать
Но пока это все в туманной дали…
Вообразите всю безжизненную суету местечка Кибарты.
Гвалт и шум базара, длинные щербатые кирпичные заборы, костлявые, тощие старики с войлочными желтыми бородами, с глазами, налитыми до краев гордыней и скорбью.
Но сумерки ростовщичества, скука, ожесточенность споров будто не касались маленького Исаака.
Он не любил посада, обожал бродить босым по пыльным дорогам окраины…
Когда приближался вечер, первая, робкая голубая звезда мерцала в прорыве багровых и розовых пылающих туч закатного неба. Она была еле заметна, эта маленькая звездочка — вестница ночи, прохлады, покоя.
День еще догорал, скрипели телеги, обгоняя малыша, клубилась пыль, чавкала непросыхающая грязь, вопили нескладные, размахивающие руками люди в длинных черных сюртуках.
Над всем этим гамом, словно ветхая шуба, висела гниль старины.
Жизнь местечка.
Своеобразная, диковатая.
Крашенные светлой лазурью домишки стояли, как льдины, в студенистых морях грязи…
Стемнело. Стало тише, прохладнее. Ушли тучи. Закат тлел алыми углями.
И тогда ярче зажглась первая звездочка.
Она взошла над местечком. Кто знает, может быть, это была звезда маленького Левитана.
Странный и нелюдимый, уходил он далеко за околицу и долго-долго вглядывался в даль полей, вслушивался в пение ветра, щебет птиц.
Ждал появления луны.
Ему не сиделось дома: там было тесно, душно и очень грустно.
Исаака не все считали нормальным ребенком, многое прощали. Он целые дни бродил по лугам, что-то шептал, неотрывно следил за бегом облаков.
А когда шел усталый домой, его окружали ветхие деревянные сараи, набитые хламом, косые крыши лачуг.
Он иногда содрогался от бешеных криков скандаливших обывателей — будто проснувшись, вздрагивал и… плакал.
Такой чудной был этот мальчик, Исаак Левитан, у которого свой заветный внутренний мир.
Мир, в котором царили тишина, простор и покой.
Единственно, где он находил отраду, — в черных глазах матери, всегда печальных, ласковых, любящих.
Тикали старые ходики, пел сверчок, бормотал что-то отец.
Ох, как было тоскливо!
Но малыш забывал об окружающей его тесноте и нужде.
Он грезил об огромном мире, где властвовали солнце, воздух и ветер.
Будущий художник был готов излить свои чувства в еще не ясных для него образах, но нищета и приниженность мешали ему, не давали выхода мечтам…
Но еще придет волшебная пора, когда сама царица-природа поможет ему.
Тщедушный мальчонка с фантазией истинного поэта преодолевал прозаизм ужасного быта. Его интимная детская лиричность не могла вступить в бой с пошлостью и жестокостью тогдашнего времени.
Единственно, что он мог, — это стараться не замечать уродства, грязи, всей этой кровоточащей язвы окружающего его мира — нищих, калек, бездушных процентщиков, богачей-мироедов…