Мастера. Герань. Вильма
Шрифт:
Шикула, трилогия которого, несомненно, обогатила художественную литературу о Восстании, использует и комические элементы в изображении уходящей эпохи, и трагические аспекты в изображении судеб повстанцев. Временное расстояние, все более отделяющее нас от событий Восстания, заставляет видеть многие проблемы в новом свете, зачастую более глубоко. Такова, в частности, проблема создания широкого Национального фронта, который формировали коммунисты, стараясь объединить все здоровые силы народа; такова и проблема участия в нем широких народных слоев — простых солдат Восстания, обыкновенных крестьян из словацких деревень и поселков, всех тех бесчисленных карчимарчиков и гульданов, что несли эстафету поколений и своими деяниями наводили мосты между мирами, эпохами, временами. Шикула прослеживает «внутреннее спонтанное участие широких народных масс», закладывавших фундамент Восстания, о котором Густав Гусак говорил так:
«Восстание,
Именно такова отправная точка художественного осмысления темы в трилогии В. Шикулы.
Сюжетный костяк трилогии сравнительно несложен. Действие происходит в деревне (условной) Околичное в пору второй мировой войны, в которую вассальное «Словацкое государство» вступило на стороне фашистской Германии. Война как таковая еще не всколыхнула этот мир. Социально верно, хотя и предельно нетрадиционно воссозданная картина жизни простого словацкого люда, отраженная в судьбе семьи мастера-плотника Гульдана и трех его сыновей, не воспроизводит в точности канвы исторических событий. Привычный образ эпохи несколько «смещен», он схвачен как бы «сбоку». Шикулу интересуют здесь прежде всего специфические черты времени, его масштабность в смысле исторической достоверности, корней, которые связывают его с прошлым и будущим. Писатель обращается к конфликтам, противоречиям, обозначившимся в кипении и неурядицах эпохи и интересующим его прежде всего как определенный опыт, непосредственно связанный с прошлым и настоящим, то есть с тем, что умножает и обогащает жизнь, что глубоко запечатлевается в душах и мыслях людей. Когда в прошлом и настоящем закладывается то насущное, что становится необходимым сегодня.
В первой книге трилогии нет персонажей, наделенных зрелым классовым сознанием. Писателя интересуют не сложившиеся герои, осознающие свои классовые интересы, а прежде всего несознательная крестьянская масса и процессы, способствовавшие становлению такого сознания. Время действия первой книги трилогии приурочено к периоду, когда борьба между Советской Армией и фашистскими ордами достигла наивысшего напряжения. Именно под влиянием этих событий в Словакии созревают силы антифашистского Сопротивления, возглавляемого коммунистами, и, следовательно, возникает общественная ситуация, рождающая реальную возможность активного действия, борьбы.
Западнословацкая деревня, изображенная в трилогии, находилась в стороне от основного русла исторического развития тогдашней Словакии. Определенные политические и географические причины крайне ограничили возможности революционного общественного движения. Этот узкий мирок, отягощенный религиозными традициями (в «Мастерах» о них сказано немало — им посвящены многочисленные эпизоды и главы, например строительство костела, роспись нового храма библейскими сценами и т. д.), всегда сторонился политики, которая представлялась ему «господской затеей», игрой «сильных мира сего», никогда не приносившей людям ничего хорошего. («А что до правительства, — говорит церовский крестьянин, — то должен вам сказать, оно смердит больше всего, вот потому-то я до сих пор от любого правительства нос воротил и ворочу».) Большинство жителей просто не думали, что возможны какие-нибудь социальные перемены, надеялись «обойти» войну, охватившую весь мир, укрыться от нее — как обещали деревенские пророки-священники — в костелах. Сомнения одолевали в основном только тех, чьи сыновья остались на полях Восточного фронта (коллаборационистское правительство, как известно, посылало словацких солдат на братоубийственную войну против Советского Союза). Писатель хорошо знает эту «отсталость», «несознательность» своих героев, их взгляд на мир, их мышление, позицию. Именно поэтому он изображает рождение антифашистского Сопротивления на окраине страны, на периферии общественной жизни, среди тех, кто долго оставался лишь зрителем.
Эти вопросы автор рассматривает в то же время с учетом не только конкретной ситуации в Словакии периода войны, но и нашей национальной история вообще. Ведь в течение долгих веков игнорировались национальные права словаков, более того, отрицалось их право на собственную историю. Авторские раздумья об унизительном чувстве исторической вторичности нации приобретают особое значение именно в контексте общенародного выступления словаков против фашизма. Кардинальный вопрос, который Шикула разрабатывает в художественных образах, гласит: кто же принадлежит истории? Те, кто создает страну, кто поддерживает жизнь в ней, то есть трудовой люд — мастера, или те, кто в этой жизни благоденствует — господа, чьи псевдоисторические деяния попадают в официальные учебники истории?
Марксистско-ленинское положение о том, что только массы своим трудом и борьбой творят историю и что революция начинается лишь тогда, когда массы берут дело революции в
Взгляд художника обращен прежде всего к человеку, к его истории. Шикула никогда не воспринимал человека абстрактно, а в трилогии еще более явственно подчеркнул его социальные и общественные связи. Но выбирает он главным образом те социальные факторы, которые создают «лицо» человека, поэтому так подробно в его книге описаны профессии. Хвала простому народу, хвала мастерам, их созидательному труду, труду во имя людей — это, надо признать, самые прекрасные партии произведения. А самая идея мастера, мастерства обусловливает еще один важнейший аспект книги. В мастерстве — воплощение принципиальной сущности родной земли, мастерство — определяющий образ жизни словаков, ее творцов. Во имя этого, во имя созидательных усилий народа писатель ведет своих героев на борьбу за новый мир, за прогресс, то есть ведет к сознательному социальному творчеству, именно в нем полагая нравственный смысл Восстания.
Если полифония, многоголосье, в «Мастерах» целиком сосредоточена на разработке вышеназванной темы — народ в истории — и лишь подводит к теме Восстания, то вторая книга трилогии, «Герань», уже непосредственно касается событий Восстания — с августа 1944 года вплоть до освобождения Словакии Советской Армией. Внимание художника и здесь сосредоточено главным образом на отношениях людей, на моральной проблематике. В конкретных, тщательно детализованных образах раскрывается процесс кристаллизации партизанской солидарности, в которой писатель видит прототип новой социальной морали — так художественно осмыслен в книге нравственный завет Восстания будущему.
Действие «Герани» строится на контрапунктическом звучании двух главных тем: в деревне и в горах, в деревне Околичное и на полях сражений Восстания (с этой темой связана история партизанского отряда, в котором находится младший сын плотника Гульдана Имрих; в романе есть еще один, побочный, план: письма жандарма Штефана, свояка Имриха, своей жене Агнешке, в них рассказывается о противоречивых судьбах словацкой жандармерии в Восстании). Сюжетный параллелизм в структуре книги создает возможность конфронтации разных судеб: тех, кто остался дома, и тех, кто должен был покинуть дом и уйти в горы, чтобы воевать. Эта конфронтация осуществляется по большей части во второстепенных, боковых, опосредованных эпизодах, позициях и взглядах, отсюда широкий диапазон авторской концепции исторического значения Словацкого национального восстания: в сложный, противоречивый процесс прямо или косвенно был втянут весь народ, процесс этот отразил и инерцию старого в людях, и ломку старого, становление новых форм сознания и самосознания.
Теме Восстания и войны посвящена и последняя книга — «Вильма», но подается эта тема в ином ракурсе: здесь писателю важны последствия войны, ее гибельное вторжение в жизнь человека, все то разрушительное, что она с собой несет. В книге действуют те же персонажи: Имрих, Вильма, старый мастер Гульдан и мальчик Рудко, которому здесь отводится роль повествователя. Автор, таким образом, и в этой части сохраняет основную стилистическую структуру трилогии; он исходит из видения подростка, из его манеры общаться, говорить со взрослыми, из его восприятия мира — так и этот образ органично вписывается в структуру всей трилогии. Рудко прежде всего свидетель, свидетель автора. Но свидетель, который несет свою ответственность. И его ответственность — нечто неизмеримо большее, нежели только он сам, — в этой ответственности сконцентрирован весь опыт, через который прошли простые словаки, их скромный трагический героизм.