Мать (CИ)
Шрифт:
Продавец принял у Пахомова деньги и кивнул на жвачки.
– Отрывай от ленты.
Стянув рукавицы, Володька быстро отодрал два шарика и торопливо распаковал один из них, пока не закостенели пальцы. Шарик был красного цвета, на вкус - точно клубника.
– Ну как?
– спросил его Беляков, который деловито разворачивал обёртку Turbo.
– Вкусно!
– Надо ещё рубль поменять.
– Точно. Я забыл.
Он повернулся к продавцу.
– Вы нам не разменяете рубль по двадцать пять копеек?
– Да хоть по десять, - усмехнулся тот.
– Давай.
Довольные, они
Пахомов приблизился к прилавку с соком в картонных коробках, спросил Карасёвых:
– А вам в классе про Болгарию говорили?
– Говорили, - ответил Мишка.
– Папа сказал, что мы туда скоро и так поедем.
– Ладно врать-то!
– Сам ты врёшь! Вон, можешь у Ромки спросить.
Пахомову стало обидно - будто он долго и с чувством выводил рисунок, а кто-то подошёл и сказал: "Мазня!".
Настроение было испорчено, пусть он и не очень поверил Мишке. Разве можно кататься за границу просто так? Кто тебя выпустит?
Расстались они на выходе из магазина. Карасёвы пошли кататься с горки на листах алюмминия, Беляков умотал к друзьям, а Пахомов пошёл домой.
Там, как обычно, ругались родители. Отец, то и дело поминая какую-то "камералку" со "съёмкой", громко возмущался кознями начальства и выговаривал матери, что та его совсем не поддерживает.
– Что вы все на меня взъелись, как на Гитлера?
– рычал он.
– Нашли себе врага народа!
– Виктор, успокойся, - говорила мать устало.
– Это не против тебя война идёт.
– Против меня! Именно против меня!
Володька разделся, прошлёпал в свою комнату.
– Сынок, ты есть будешь?
– спросила мать, отвлекаясь от препирательств с отцом.
– Нет. Потом.
Не хотелось сидеть там с ними, видя, как они ругаются. Пахомов плюхнулся на диван и открыл "Наших друзей сентябрят". Начал лениво вчитываться, борясь с накатывающей дремотой, потом закрыл книжку и задумался. Неужто Мишка не врал? Почему тогда его, Пахомовский, отец не ездит в Болгарию? Спросить его? А если разозлится ещё больше? Да ну на фиг! Интересно, что мама в нём нашла? Вечно недовольный, орёт почём зря и за границу не возит. Отец называется! Вот у Мишки с Ромкой отец - это да! И видак у него есть, и заграничные календари, и конфеты. Зыко! А Володькин отец только и может что ругаться. Правильно мама сказала: "Завидует!".
Погружённый в эти мысли, Володька не сразу ощутил, что диван под ним слегка покачивается. Чуть-чуть - будто плавает в спокойно колышущемся киселе. Пахомов похолодел. Иизумлённо вытаращившись на противоположную стену, покрытую бледными обоями в серую полоску, он прислушался к своим ощущениям. Так и было - диван качался! Володька окинул растерянным взглядом комнату, заморгал, чувствуя, как начинают стучать зубы. Сразу вспомнились страшные истории о полтергейсте, которые рассказывали в классе девчонки.
Преодолевая себя, он откинул книжку и вжал ладони в диван, надеясь, что качка закончится. Но не тут-то было - диван колыхался всё сильнее. Пахомов открыл было рот, чтобы позвать маму, и в этот момент раздался грохот. Стены запрыгали у Володьки перед глазами.
Продолжалось это всего
– Мама, это - землетрясение?
– Да, сынок! Одевайся быстро.
Все неприятности мгновенно улетучились. Остался один страх.
Глава четвёртая
Двадцать первого января вместо первого урока состоялась траурная линейка в честь годовщины смерти Ленина. Строились в холле первого этажа, протягиваясь рядами вдоль стен и гардероба. Пока четвёртый "В" двигался к месту построения, Пахомов слышал, как идущий впереди Зимин деловитым баском говорил товарищу, плечистому Вахтангидзе: "Ну и, в общем, кто вступит, тот и спасётся от последнего суда. А остальных сожрёт дракон...". "И когда это будет?" - с испугом спрашивал Вахтангидзе. "Скоро. Может, завтра. Или через неделю". "Блин! Значит, спешить надо! Где они сидят?". "На Северной, возле Берёзки. Такой деревянный дом. Там ещё маленькая табличка висит: Свидетели Иеговы".
Шагавшая во главе класса председатель совета отряда, высокая и видная Ленка Малганина, остановилась у расписания, поправляя белый фартук, затем развернулась к одноклассникам: "Встаём здесь!". До начала линейки оставалось пять минут, но никто и не чесался занимать своё место в строю. Все разбрелись по вестибюлю, уселись на подоконники. Хулиган Грищук вообще ходил без галстука, явно кичась этим.
Беляков подошёл к Пахомову.
– Анекдот слышал? Горбачёв попал в будущее. Идёт в магазин. Там - полные прилавки. "Дайте полкило ливерной колбасы". "Да вы что! Мы её даже коммунистам в концлагерях не даём!".
Пахомов закатился беззвучным хохотом.
– Союз нерушимый насрал под машину и лопает кашу за родину нашу, - пропел он с важным видом.
Над тёмно-синей толпой учеников возделась рыжая шевелюра Маргариты.
– Грищук!
– взвизгнула она.
– Немедленно надень галстук.
– Да уже нет такого правила, Маргарита Николаевна, - дерзко ответил тот, вынимая руки из карманов.
– Я кому говорю? Быстро надень!
– Я его дома оставил.
– Ты меня доведёшь, Грищук, - прошипела Маргарита.
– То нашивку спорет, то галстук дома забудет. Хочешь на второй год остаться?
Грищук растерянно заморгал.
– Да мне папа сказал, что нет такого правила больше!
– Так, вон отсюда. И сегодня больше не появляйся. Оставь дневник в учительской и шагай домой. А завтра придёшь с отцом. Ты понял?
– Понял, - сказал помрачневший Грищук.
– Всё. Иди.
Грищук, кинув на неё злобный взгляд, зашаркал прочь. Маргарита окинула пламенным взглядом своих учеников.
– Четвёртый "В", стройся!
Ученики неторопливо принялись выстраиваться шеренгами вдоль стен - мальчики напротив девочек. Пахомов стоял последним, хмуро косясь на знаменосца третьего "А" - здоровенного лба, то и дело задевавшего Володькину голову своим плечом. Где-то там, через шеренгу, стояли и братья Карасёвы. Гул голосов постепенно стихал, превращаясь в опасливый шёпот. Пахомов услышал, как знаменосец тихо проговорил своему соседу: