Мать Печора (Трилогия)
Шрифт:
А мне самой хотелось подтянуть, закричать изо всей силы:
Будьте вы жалостливы, люди,
Вырвите сердце из груди.
Был у нас в то время такой обычай: когда поп спрашивает жениха: "Не обещался ли другую взять?", в это время могла подойти любая девушка, которой он обещался, встать в "подножки" жениху с невестой, на коврик. И тогда, по обычаю, поп невесту отправлял домой, а жениха венчал с той, которой он обещался.
Но ко мне не пришла замена. Обвенчали, а я подумала: "Видно, бог судил".
В
– Ровно тебя обменили, - говорила она.
– Сама на себя непохожа.
С дороги да с перепою первый день свадьбы у жениха, "приводный стол", редко бывает веселым. А тут и вовсе пир был не пир, а гостьба - не гостьба, вроде как у покойника сидели. Молодые невеселые, так и гостям какое веселье. Гости понимали, что мне стыдно да тошно: какой я человек-то была - ребенок, шестнадцати лет. И ни рюмку выпить, ни светлей смотреть не неволили.
Вечером молодой и допьяна напился. А пьяный-то он характерный, дикий был.
Брат его знает это и уговаривает:
– Держись, Федор, не пей, добра не будет.
В первую же ночь он свой характер и выказал. За мое упрямство дважды пряжкой одернул и драться лез, ноги вязал. Та ночь вся в слезах прошла, только никто не видел да не слышал, будто и все ладно. Утром родителям надо, чтобы молодые веселые шли умываться, а я слезами умываюсь. Муж уговаривает:
– Пойдешь такая темная, сама на себя бесчестье накличешь.
Пошли умываться, переоделись. Я мужу рубаху с поясом подарила. А потом пошла я мужнюю родню чаем поить. Это называется "молодкин чай".
12
Три дня шла свадьба. Стали все разъезжаться, а мне надо остаться одной, горе мыкать. Уехали - стала я думать, как мне держать себя, чтобы люди не сказали, что у молодки не светла взгляда, ни ласкова разговора. Вот днем-то я немножко держусь: где пошучу, где с людьми поговорю, где и мужу слово скажу. Деверь посмеивается:
– У нас молодка-то стала разживаться.
А ночь придет, на меня и болезнь найдет: завздыхаю и спать не могу, сама не своя делаюсь.
Два года так и прожили. Муж выпивал и в карты играл, с первого дня драться начал. Как-то пришел вовсе пьяный да стал меня за вином посылать. Лавка закрыта была. Обошла я трех соседей, добыла ему вино. Выпил еще, начал капризничать:
– Днем ты хороша, а ночью худа. Ты упряма, а сегодня я над тобой поупрямлюсь. Зови меня спать ложиться, а то не лягу.
Неохота мне лишних побоев принимать, стала кланяться в ноги, как велел:
– Федор Михайлович, пойдем спать. Был день, стала ночь. Сами ляжем спать, и людям надо покой давать.
А он куражится да ломается. Накланялась я, навеличалась, а легли - он меня с койки кулаками столкнул. Раза три я так
– Ты, молодка, плюнь на него. Зайди на печь да и спи.
Я и ушла, на печь легла. С тех пор я умней стала.
Звала да звала мать - поехали к матери в гости. Девки собрались, играть стали. Меня зовут. Ребята приглашают. Сперва я не иду, а спрашивать мужа неохота. А он захмелел. Брат Алеша зовет, мужа просит, чтобы отпустил.
– У ней, - отвечает, - свой язык есть.
Прошло сколько ли времени, муж прямо за столом уснул. Тогда я и пошла поиграть.
А тут сидел Егор Иванович, который меня высватал. Вот ему и не понравилось, что я без спроса от мужа плясать пошла. Ворчит:
– У нас прежде молодки так не делали. И родители не должны потакать.
– По полу прошлась, так чего будет?
– говорит мать.
А той порой муж и проснулся. Сват Егор и напевает племяннику:
– Федька, воли не давай женке. Наша бы пора была, так она бы шелкова была.
А сам кулак о кулак хлопает. А тому, пьяному, много не надо. Соскочил, подбежал ко мне и кулаком ударил. Вина-то ведь была не маленькая - по полу прошла. А потом схватил меня за волосы, таскать начал. Тут брат Константин не вытерпел, оторвал его от меня.
– Если хошь добра - садись, а не то свяжу.
Вот они оба и заскандалили. Ушел муж к дяде, лошадь запряг, да меня и оставил, уехал в Пустозерск. На другой день брат отвез меня туда же. Муж сидит трезвый. С братом говорит, а со мной не говорит. Брат с лавки встал, пошел к лошади да и уехал. Я осталась с ним одна. Деверь с невесткой уехали на озеро рыбу ловить. Двое-надвое с мужем - хоть задуши меня, так заступиться некому.
Взял муж веревку, свернул ее вдвое и начал меня терзать. Петлей хватит кругом руки - сразу кровяная веревка на коже появится, запечется тут, как печать приложил. Хотела вон я убежать. Выскочила из кухни, а он опередил, поймал, двери все заложил и снова за бой взялся. Я уж по-всякому просила, чтоб не бил: и в ноги кланялась, и на шею вешалась - ничего не помогало. Отцепит от шеи да еще о пол так грянет, что кости трещат. Пока лежу, он остолбенеет, отступится немножко, а потом - вставать стану - он снова начнет. Помешкает да опять бить.
Последний раз ударил о пол, я еле доползла до кровати. Упала лицом вниз и думаю: "Ну, если еще будет бить, так пусть хоть на кровати грешна душа выйдет".
И сказала ему:
– Коли руки еще вздымаются - бей, а я за собой никакой вины не знаю.
Бить больше он не стал, а только сказал:
– Если ты это в люди вынесешь, скажешь кому, что я тебя бил, - другой раз в живых не оставлю.
Отступился. А это ему дядя Егор хорошего посоветовал. Он и сыновей своих так учил: