Мать Печора (Трилогия)
Шрифт:
– Вон, чтобы ни духу, ни следу твоего не было! Неслыханного сраму наделала - от живого мужа ушла. Собакам тебя бросить надо. Примешь этот позор на себя - прокляну. А сейчас - вон!
Тут и отчим за меня вступился, на мать заворчал:
– Ты с ума сошла! Человек в таком несчастье, а ты вон гонишь. Добрый человек в такую ночь собаку не выгонит, а ты в святой вечер свою дочь клянешь.
Как услышала я, что отчим так говорит, потихоньку на полати поднялась и лежу. Лежала я так двое суток. Рождество наступило. В праздник рано встают,
Ребятишки приходят со звездами, славят рождество. Девчонки поют свое:
Снеги на землю падали,
Очи на небо взирали.
А одна озорница переиначила:
Овцы на небо скакали...
Лежу я на полатях и вспоминаю, как я шести да семи лет вот так же бегала по дворам славить. Позже не пришлось: сразу большая выросла и не до того стало. А девчонки поют:
Прикатилось рождество
Ко Петру под окно,
Ко Ивановичу.
Уж ты, Петр осподин,
Вставай поране,
Ручки мой побеле,
Отпирай окно,
Встречай рождество...
Одарила мать христославцев гостинцами: калачами, пряниками, конфетами да еще и гривенник сунула. А я лежу и думаю: некуда мне голову приклонить. Славить идти, что ли? Есть еще не хотелось: сыта я была обидой своей. Обидно было, что мать родная не то что угощеньем, а словом ласковым свою дочь не утешила.
Еще сутки лежала я, не сходя с полатей. Под боком-то была не мягкая перина, под головой не пуховая подушка - голые доски. А все-таки лежу. А потом вовсе тяжело стало, захотелось свежего воздуха. Вышла на улицу - у брата Константина в доме огонь горит. Пошла к брату. Думаю: "Замуж он меня идти не неволил, к мужу не посылал, что же он мне сейчас скажет?"
Пришла, а у брата рождество празднуют. Самовар согрет, зовут и меня чай пить. Села - глаза не глядят, и язык говорить не ворочается. Брату тоже нелегко было смотреть на меня, так и приглашал тоже сквозь слезы.
Поднесла я чашку к губам, рот раскрыла и не выдержала. Руки затряслись, разревелась, бросила чай и выбежала.
Пришла домой, снова на полати легла. Вот мать с отчимом да с ребятами ужинать сели. Поужинали, мать меня не зовет. А отчим не вытерпел, говорит матери:
– Девка-то сутки лежит, есть хочет. Щи остались - дай, пусть сойдет да поест.
А мать из кожи вылезает:
– Пускай к мужу едет, у ней там своя еда есть.
И налила в щи холодной воды, чтобы я чего доброго не сошла да не наелась. А я думаю: "Удавлюсь, а к мужу не поеду. А ты, родимая матушка, позови меня есть - все равно не пойду".
14
Утром, на другой день рождества, попросила я тайком от матери у отчима лошадь. Задумала я поехать к своей крестной в Каменку, посоветоваться. Согласился отчим, пошел, запряг лошадь. Слезла я с полатей, оделась и пошла к саням.
Мать увидела - обрадовалась, думала, что я к мужу собираюсь.
А отчим
– Согласилась, - говорит, - так повезу.
Приехала я к крестной, рассказала все. Вижу, здесь не на меня, а за меня стоят.
Успокоила меня крестная. Посоветовала в люди наняться. Поехала я в Оксино и нанялась к сыну кулака Сумарокова, у которого я раньше работала. Привела домой лошадь, от матери таюсь, что в люди нанялась.
А она той порой, пока я ездила, колдуну-старику заплатила, чтобы он присушил меня к мужу и чтобы я сама к нему убежала. Вот я в тот вечер лежу на кровати, колдун и пришел. Мать его честит, угощает да уговаривает. Выпил он водочки и захвастал:
– Это, Дарья Ивановна, для меня мало дело. Бывали эти рога в торгу! Я еще во молодости всю черную науку испрошел. Обучал меня человек большой, ненонешной силы, самому дьяволу брат родной был и меня к нему в гости важивал. Дьявола-то ведь домами живут. А тот дом в неозначенном месте, бо-ольшующий. Да и сам дьявол не мал, как лесина хороша: головища как пивной котловище, глаза как чашищи, ручища как граблищи, носище как печище. Сидит наш хозяин, из глаз искры сыплет, изо рта пламя мечет, из носу дым валит. Вздохнет - вихорь ходит, чихнет - с ног валимся.
Не грубо встретил, не скучно угостил, а потом дьявол и говорит: "Ты, Иван Федорович, у меня не в частом быванье. Мои ребята без дела сидят - не можешь ли распорядиться?" - "Как не могу! Ребятам-то у меня дела не переделать".
Подбежали ребята - радехоньки. Взял я у дьявола веревку о сорок сажен, сростил концы, отдал да и говорю: "Вот, смеряйте-ко, ребята. Беритесь да не ленитесь".
Вот и кружат они, меряют, меряют, а конца нету. А дьявол хохочет: "Хитер же ты, Иван Федорович".
Я на печи лежу, слушаю, не до сна стало. Не хочу, да хохочу. А Иван Федорович выпьет да опять свое заведет.
Матери и ладно, что этакий знахарь. Тут девка уж сразу к мужу побежит! Угостился Иван Федорович и делом занялся. Взял щепоть чаю на заварку, высыпал на бумажку, хочет вон выйти, а мать его и уговаривает:
– Чего ты, Иван Федорович, на мороз пойдешь? Делай свое дело здесь. Девка крепко спит.
А у меня только рубаха спит, а ухо слушает. Слышу - начал колдун шептать да наговаривать. Пьяноватый он, так и не бережется, громко свою речь ведет:
– Встану я, не благословясь, выйду, не перекрестясь, из дверей - в двери, из ворот - в ворота. Пойду не прямой дорогой - мышьими норами да лисьими тропами. Выйду на широку улицу, встану на восток затылком, на запад лицом. Там живет батюшка сатана, из глаз искры сыплет, из ноздрей дым столбом. Я ему покорюся, в праву ногу поклонюся. Попрошу батюшку сатану: "Послужи мне на сем свете, а я отслужу тебе в будущем веке. Сотвори так, чтобы моя младша сестра Маремьяна не могла ни жить, ни быть, ни ночи спать без моего младшего брата Федора". Будьте, словеса мои, крепки. Ключ - в море, замок - в поле.