Мать Печора (Трилогия)
Шрифт:
Твердо помню, что сыновья мои за великое дело померли, а успокоить себя не могу. Твержу и твержу свое проклятье Гитлеру.
Весь народ наш Гитлера люто ненавидел.
Сидела я, молчала, думала. И опять вспоминаю, что нет у меня любимых сыновей, опять за голову хватаюсь - больно там и шумно. А на сердце будто что-то тяжелое положено - камень, не сердце.
"Как бы мне ума не решиться", - думаю.
Плачу, причитаю:
Я ждала, бедна, дожидала
Письмо-грамотку, вестку радостну
От рожоного
Дождалася я, получила
Весть нерадостну, невеселую,
Повестили мне, написали
Про рожоного сына любимого;
За советскую землю вольную,
За честной ли да трудовой народ,
Он за честь свою да за славу
Отдал жизнь свою, не жалеючи.
Мою печаль, как каплю в море, не слышно. А только и море - из капель.
10
Многое думалось мне той порой.
Были у меня два сына, и надеялась я на их силу, да удаль, да на твердую руку.
Сыновей не стало. Но я не унимаюсь: хочу воевать с Гитлером не своими сынами, так своими делами. А как раздумаюсь, - вижу, дела-то мои больно уж маленькие. Что могу сделать я своими слабыми силами? Раздумаюсь так, и невесело мне...
А еще подумаю, - нет, говорю, от войны с Гитлером не отступлюсь. Из моей непереносной боли, из моей денно-нощной печали выросли у меня в душе большие слова. Каждое это слово полно непростимой обиды. Каждое это слово бить должно по лихому ворогу нашему.
И думалось мне, что ежели рассказать мне без лишней мудрости про мое материнское горе, будет мой простой рассказ верным оружьем против Гитлера. Какой человек поймет мою печаль, не будет тот человек сидеть сложа руки. Подымется тот человек и пойдет в ратное поле, будет крушить врага, залившего кровью нашу землю. И станут мои слова взрывным порохом.
Люди добрые! Книге моей конец. Знаю я, что неискусна эта повесть о днях моей жизни, немудрено мое слово.
Но знаю я и другое. Мои простые слова про нашу войну народную откликались на думы всех советских матерей.
1941 - 1944
О Л Е Н Ь И К Р А Я
Часть первая
СКВОЗЬ БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ
1
Любят наши печорцы свою родную реку Печору, ее раздольные берега, широкие наволоки с сочными травами, с густым да высоким ольшаником, с ивняками такими, что в небо взвиваются.
Любят они море свое студеное. Потянет ветер с моря, воды подбегут и дорогой рыбы в Печору да в губы нагонят. А мы уж тут как тут: по всем протокам да заостровкам у нас огнища да жилища, везде мы с неводами рыбу караулим. Куда мы ни приедем, везде свой берег, в любое место ляжешь, на любое сядешь, каждый кустик ночевать пустит. Недаром Печору из века в век рекой-хлебосолкой величают.
А еще любят наши печорцы тундру-матушку с частым ельником, с мелким березником, с душистым багульником. Много по тундре рыбных озер пораскинуто, и в каждом озере рыбы - ключом кипит: в солнечный день глазом
Широка наша тундра-матушка. Выйдешь наверх - от сопки до сопки глаз не охватит, а мшистые места и вовсе без края-берега. Рыбу ли ловишь летом по тундровым озерам, ягоды ли берешь осенью по болотам, за день нахватаешься тундрового воздуха, душистого от морошечников да багульников, напьешься малинного духа - грудь полна и голова пьяна.
От правого берега Печоры тундра проходит на восток до самого Уральского Камня, а с юга чуть не от Усть-Цильмы да и до самого моря-океана. Укладывай версты тысячами - и все это будет та же самая Большеземельская тундра. По левому берегу Печоры опять другие тундры: Малая Земля, Канинская, Тиманская.
А за Уральским Камнем - снова тундры бесконечные. Туда ходят только ненцы с оленями зимовать да охотники с Ижмы, да с Усы, да с верховий Печоры. Мы, нижнепечорцы, тех тундр не знаем: далеко от нас Камень, и гостить туда нам непопутно. И ягод, и рыбы, и песца, и оленей нам в своей Большой Земле хватает.
Вон, к примеру, племянница моя Серафима, сестры Лукеи дочь, за эту зиму семнадцать песцов, да восемь лисиц, да не один десяток горностаев, да зайцев напромышляла. За хорошую работу каждый год она премии получает, а сейчас и медалью награждена. В Голубкове Лукея - каждый скажет старательная колхозница: она и куроптей в силки наловит, и сетки на обратном пути вытрясет; она и сапоги деревенские сошьет, и обручья на бочки набьет, и сани изладит - все спорится у ней в руках. А у кого руки в деле гибки, тот и в тундре всего вдоволь имеет.
Немало у нас мужиков, которые Большую Землю до Югорского Шара прошли и зимовали там. Женок бывалых - тех меньше.
Не думала и я, что пройду по Большой Земле из края в край.
Мой напарник, мой учитель и ученик, Николай Павлович Леонтьев в первые недели войны ушел на фронт добровольцем, воевал под Смоленском и на Калининском фронте, а потом как в воду канул. Говорили, что он убит, говорили, что оторвало ему правую руку, говорили, что без вести пропал. И никак не удавалось мне узнать о нем правду.
И вот однажды получаю я из Москвы письмо, от близкой своей знакомой:
"Дорогая Маремьяна Романовна!
Сообщаю Вам приятную весть. После долгих розысков я наконец узнала адрес Николая Павловича Леонтьева. На днях получила письмо от его жены. Николай Павлович жив и сейчас почти здоров. Он был тяжело ранен, перенес девять операций и сейчас освобожден от военной службы. Выйдя из госпиталя, он принял участие в Памирской экспедиции.
Всесоюзный Дом народного творчества имени Крупской в плане работы предусмотрел командировку к Вам Николая Павловича Леонтьева для творческой помощи Вам в работе. Как только Николай Павлович откликнется (а я убеждена, что он примет наше предложение), я сообщу, когда он выедет..."