Мать Печора (Трилогия)
Шрифт:
Палатка наша была раскинута в этот раз на стоячем речном берегу. Река смыла берег, как ножиком срезала. А рядом с палаткой круглое озеро с островками. Шириной оно с версту, глубокое, без мелей и трав.
Показываю я на озеро.
– Вот, - говорю, - мне Ум-разум лошадку дал: сумейте оседлать - всех увезет.
Тут все поняли, о чем я говорю. От озера до реки было каких-нибудь три сажени.
– Озеро спустить?
– спрашивает начальница.
– Ну да, - говорю.
– Берег просечем, так вода сама волю возьмет,
Берег в этом месте для лопаты был подначальный, мягкую боровину да рыхлую тундровину лопаты шутя крошили. У наших больных на ту пору вся боль отскочила. Лопаты свистят, комья летят, как в руде оба роются.
Срезали они дерно канавкой, а под дерном земля мягче, лопаты ее легче берут. А все же это не в карты играть, а землю метать. Сухой песок переметывать - и то за день руки надергаешь. И Леонтьев и Саша час-другой храбрились, да и снова сдали.
Видим мы, что это дело за один день не возьмешь, а все же своего добиться хотим: и знаем, что озеро никуда не скроется, наше будет, а торопимся, будто боимся чего-то.
Отправили мы наших землекопов в палатку, а на подмену обе за лопаты взялись. Раз задумали удачу искать, так уж силы своей не жалеем.
Сколько могла, тянулась за мной Ия Николаевна. И фуфайку она сбросила, и накомарник скинула, а все ей жарко, пот по лицу горохом катится. Но лопату начальница не бросает: дело под задор пошло, и срамиться она не хочет.
А к нам уж и смена идет.
Канава наша вдвое и в длину подалась и в ширину раздалась; бока у нее торфяные блестят, ровные, как утюгом приглажены. После отдыха наши работнички опять зашевелились, свежей силы не утаивали. Так менялись мы раз полдесятка.
От речного обрыва к самому берегу озера вела теперь канава глубиной в сажень. Озеро от канавы отделялось только узенькой перемычкой. Разбить перейму лопатами так, чтобы озеро на сажень спустить, - всего на полчаса работы осталось.
И стали сечь лопатами верх у переймы. Раз ударили - и вода струйками потекла. Другой ударили - ручейком полилась. Третий ударили - ручьем загремела.
– А ну, Сашка, лодки держать! А вы чего ручки свесили? Живо палатку снимать!
– кричит Леонтьев на нас.
А сам за водой смотрит. Вода из озера по-настоящему загрохотала, каждую минуту все больше размывает перейму. А к той поре, когда у нас все было на лодки погружено, вода валом пошла и канаву так располоскала, что бока у нее обрывает.
– Ну, - говорю, - весь берег разнесет. Надо самим пятки убирать.
– Угонитесь за лодками-то?
– спрашивает нас Саша.
– Не угонимся, так подождете, - отвечаю.
– На мелях-то мы вас ждали.
– Не отстанем, - говорит начальница.
– Коротайку вон как всю мысами вывертело. Напрямик пойдем, так еще ждать вас придется.
Поплыли наши лодки, подхватил их озерный вал - как на парусе понес.
Кричу
– К берегам близко не ездите: глаза кустами охлещет!
Не успели мы с начальницей с места сняться, а лодки уж из глаз сокрылись. Довольнехонька Ия Николаевна. Покуривает она цигарку-самокрутку да смотрит, как вода все больше ярится - целые глыбы земли вместе с кустами на другой берег несет.
– Как бы, Романовна, и нас с тобой не унесло, - говорит начальница. Пойдем.
Идем мы тундрой, выбираем места поглаже да посуше, а берег из глаз не теряем. И час идем, и другой идем, а никак узнать не можем, впереди наши лодки или позади.
– Остановимся, подождем, - говорит начальница.
А я вижу, что вода из озера до нас по Коротайке докатилась.
– А что, - говорю, - если они это место проплыли? Будем стоять - еще больше отстанем.
– А если мы перегнали?
– спорит Ия Николаевна.
– Дальше пойдем - еще больше от них оторвемся.
Вижу я, что у всякого Павла своя правда, а все же говорю:
– Лучше перегнать, чем отстать. Перегоним, так мимо не проедут, укараулим. А вот уж коли отстанем, так тут беды не оберешься.
Еще прошли столько же - опять тот же спор. Совсем было начальница на берегу уселась, а я говорю:
– Ждать-то бы и можно, да по всему видно, что медведь должен здесь бродить, да и волчий след я только что видела.
– Чего же ты раньше не сказала?
– спохватилась Ия Николаевна.
– Да пугать, - говорю, - тебя не хотела. Вперед ли, назад ли, а верст пять отойти надо.
– Зачем же назад!
– уговаривает Ия Николаевна.
– Идти - так вперед.
А сама уже впереди меня шаги отмеривает.
Кустами да болотами нас на этот раз далеко от реки отвело. Ушли мы в какие-то дикие места, к большим озерам с песчаными сопками по берегам. На первой же сопке вижу я на песке чей-то крупный след, не такой круглый да маленький, как лисий, и не такой круглый да большой, как волчий. Похож этот след на собачий, такой же он продолговатый. Только знаю я, что таких крупных собак у ненцев не бывает: след от ненецких лаек чуть больше песцового.
– Росомаха прошла, - говорю я Ии Николаевне. И самой мне что-то не по себе стало.
– Пойдем, - говорю, - отсюда поскорее.
Вдруг начальница увидела чего-то на песке, нагнулась и смотрит. И минуту стоит, и другую.
– Не заветный ли, - говорю, - сундучок нашла?
– Лучше, чем сундучок, - говорит.
– Ракушка.
Показывает мне кругленькую, как орешья скорлупа, ракушку и по имени ее называет, по отчеству величает, будто своего старого знакомого встретила. Говорит, когда эта ракушка зародилась, в каких морях росла и как сюда попала.
– Росомаха-то, - говорю, - не пришла бы.
– Ничего, - говорит, - может быть, не придет. Должны мы с тобой все эти пески высмотреть.