Мать Печора (Трилогия)
Шрифт:
Мы Зубатого благодарить готовы. А он нам говорит:
– Идите спать. Лишний человек оленей пугает...
Спать-то мы легли, но весь остаток ночи слышали, как пастухи и собаки воевали с оленями.
7
Разбудил нас утром Петря:
– Давай вставай! Неладица у нас.
Переполошились мы, вскочили. На Петре лица нет.
– Олени сбежали...
– Все?
– спрашиваем мы в один голос.
– Да десятка три, - говорит, - задержали.
– А где они?
– Да вон,
Оделись мы, вышли из палатки и глянули на свое погромленное становье.
Видим мы - в кустах стоят и лежат привязанные олени. И такие они замученные, будто их всю ночь били, а потом по грязи волочили. Пересчитали мы их - тридцать два оленя вместо прежних ста тридцати.
Про пастухов мы не спрашиваем, знаем, что они догонять оленей поехали: каждую ночь дежурили две легковые упряжки, а на санях даже продукты на всякий случай были положены на двое-трое суток.
Просим мы Петрю рассказать, как было дело.
А он Зубатого винит:
– Выдумал тоже - оленей купать! Они кормиться хотят, водой сыты не будут, а как из озера вышли, комар-то на мокрых и насыпал. Тут с моря ветер нанесло. Почуяли олени холодок и взяли волю: головы заломили, носы на ветер - да и прощай. С собаками едва мы этих-то откололи да выимали.
– Что же с этими делать?
– спрашивает Леонтьев.
– Отпустить - туда же убегут. На привязи держать - от комаров да от голоду сдохнут.
– Думать надо, - говорит Петря.
Думал он и час, и два - и надумал. Стреножил оленей и пустил пастись. Олени не столько едят, сколько рогами в веревках путаются, но и то хорошо - хоть далеко не уходят.
День прошел, а мы обед не варили, ночь прошла, а мы постелей не стелили. Но все еще надежду не теряем:
"А вдруг да вернутся олени?"
Утром в палатку Петря снова голову просунул.
– Олень пропал, - говорит.
– Убежал?
– Комар задавил.
Всей палаткой пошли мы за Петрей. У ближней сопки в кустах бродили и лежали стреноженные олени. Один из лежащих голову закинул и не шевельнется. Глаза остекленели, ноги вытянуты.
– Может быть, это сибирская язва?
– спрашивает Ия Николаевна.
Петря, не говоря ни слова, вынул нож, отсек оленю рог и подает нам. И видим мы, что в оленьем рогу ни кровинки нет, один белый-белый хрящ: всю кровь оленя выпили комары. Теперь ни один комар не лез к нему в шерсть: чуял, что тут больше нечем поживиться.
Еще с десяток оленей лежали на земле, и нам страшно стало: не то эти олени отдыхают, не то подыхают...
8
На четвертый день воротился Михайло, пришел пешком, грязный, голодный. Попил да поел с дороги и поделился с нами нерадостными вестями.
– Оленей, - говорит, - не могли догнать. Сперва они в виду бежали. До Нямды доехали, подсаночные вовсе пропали,
– А Зубатый?
– Дальше пошел. Говорит: "Три дня ждите: найду - приеду. Через три дня не дождетесь - вовсе не приеду".
Пришлось нам еще три дня лежать да ждать.
Пошли тут споры да разговоры. Петря говорит:
– В Воркуту ворочаться надо. Олени малы, да и те падут. А без оленей по тундре никуда не ускачешь. На лодке всеми людьми да всем грузом - вниз по порогам да вверх по рекам - не уплыть. Осень в тундре захватит пропадем. Надо к Воркуте податься. И никто нас не осудит.
А Леонтьев говорит:
– Вернемся - сами себя должны мы осудить. С какими мы глазами к Александрову явимся? Что ему скажем?
– Ну, а что вы предлагаете?
– спрашивает Леонтьева начальница.
– Вперед идти. До рек здесь недалеко...
– До Сядей-Ю вовсе близко, - говорит Михайло.
– Ну а вода нас до Сарамбая донесет, - говорит Леонтьев.
– Лодку по порогам я водить умею. Не влезет груз в лодку - плот сплотим.
Начальница усмехается:
– Из чего это вы плот делать хотите?
– Из нарт, - говорит Леонтьев.
– Александров нас отправлял, что говорил?! "Что хотите и как хотите делайте, а задание должно быть выполнено". Значит, нам обратная дорога закрыта.
– На замок закрыта, - соглашаюсь я.
– Я на фронте, - говорит Саша, - тоже не любил обратно ходить.
– Сядей-Ю вовсе близко, - твердит Михайло.
Начальница говорит:
– Раз назад нельзя, так и я вперед согласна. Только вы, мужчины, понимаете, за что беретесь?
И начинает подсчет:
– Вот, - говорит, - мы только сто километров искружили, а впереди, смотрите: река Сядей-Ю - добрых сто километров наберется, да Тар-Ю на нашем пути - пятнадцать-двадцать, да Коротайка до Сарамбая - почти двести, да Сарамбай - больше ста, да Талата - больше ста. Всего больше полтысячи километров. Теперь столько же на боковые пути, на ручьи да речки, прибавьте. Вот и тысяча.
– Кроме Сарамбая, нам везде вниз по воде плыть, - говорит Леонтьев. В стороны по ручьям, наверно, не очень далеко заходить будем, пешком можно. Надо осилить.
А начальница еще предостерегает.
– Всего, - говорит, - труднее последние двести километров по Сарамбаю и по Талате. Сарамбай, может быть, совсем сухой. Ты не бывал на нем? спрашивает она Михаилу.
Тот головой крутит.
– А если сухой Сарамбай, - говорит Ия Николаевна, - придется нам лодку бросать и всем пешком идти. И мало того - продукты, палатку, все снаряжение нести.