Мать сыра земля
Шрифт:
Так что Кошеву оставалось только удалить Моргота от источника дополнительной информации, а заодно подстраховаться: вдруг Стася что-нибудь сообщит его отцу раньше времени?
— Я? Машину без ключа? Да что ты, Кошев? — Моргот укоризненно покачал головой. — Я же не уголовник какой, я воспитанный молодой человек из хорошей семьи.
Он подхватил бокал с вином и отхлебнул, смакуя вкус.
— Хорошее вино, Кошев.
— Заметь, при Луниче такое вино пили только избранные.
— А сейчас, можно подумать, его пьют в каждой семье по воскресеньям… — проворчал Моргот.
— Ну,
— Очередь не стоит, нет?
— Громин, ты опять за свое! Здоровый рынок избавил нас от очередей!
— Да уж конечно. Если полстраны лишить денег на покупки, а вторую половину поставить за прилавок, даже не знаю, какой из двух половин будет веселей.
— Ну, мы-то с тобой не скучаем, верно? — миролюбиво заметил Кошев и приподнял пустую баночку из-под крабов, которую принес Моргот. — Я смотрю, ты тоже не бутерброды с сардельками здесь жевал.
— А я, Кошев, не скучаю никогда, — Моргот осклабился и глотнул еще вина.
— Я заметил, — кивнул Кошев, следуя его примеру. — Действительно, прекрасное вино. Пей, Стасенька, не стесняйся. Я еще куплю, если надо.
— Так мы будем говорить о любви или нет? — томно спросила поэтесса, выдыхая дым в центр стола.
— А что вы называете любовью? — неожиданно спросила Стася — слишком твердо и вызывающе для гостеприимной хозяйки. Прозвучало это скорей как «что вы понимаете в любви?».
— О… — протянула Стела. — У меня есть одно стихотворение об этом, но я не люблю читать свои стихи вслух.
— Что, все над ними смеются? — спросил Моргот.
— Нет, они не всем доступны для понимания. На слух. Есть вещи, которые не предназначены для аудитории, с ними надо некоторое время побыть наедине, вчитаться, чтобы ими проникнуться.
— А… — мечтательно кивнул Моргот. — Тогда конечно. Надо будет дома потренироваться — побыть наедине со стихами, чтобы проникнуться, так сказать…
— Ты циник, — снисходительно улыбнулась поэтесса.
— Я? Да ну что ты.
— Мы о любви, Стела, — вмешался Кошев. — Итак, что ты называешь любовью, моя красавица?
— Это провокационный вопрос, я не стану отвечать на него первая.
— Ну, — обиженно скривился Кошев, — так неинтересно. Стасенька, и ты тоже не станешь?
Моргот поднялся и, стараясь не хромать, подошел к книжному шкафу, где на нижней полке стоял нестройный ряд толстых словарей.
— У меня есть картина, — Стася заметно покраснела и посмотрела на Моргота, — я ее покажу…
Моргот хотел ей посоветовать не метать бисер перед свиньями, но она быстро встала и вышла из комнаты — ее картины хранились в кладовке, она никогда не вешала их на стены. Моргот тем временем вытащил с полки увесистый том толкового словаря и, демонстративно послюнив палец, начал с шумом листать страницы. Найденное привело его в восторг.
— Вот! Почитаем первоисточник. Если читать первоисточники, не будет никаких проблем и непонимания. Итак. Любовь… «Чувство привязанности, основанное на общности интересов, идеалов, на готовности отдать свои силы общему делу». Как вам? А? По-моему, исчерпывающе.
— Громин! — захихикал Кошев. —
— Да нет… — Моргот заглянул на титульную страницу, — академик какой-то…
— Выбери другой словарь, — улыбнулась Стела, — времена изменились.
— Да ну? А я и не заметил. Только сдается мне, что со времен Лунича не было издано ни одного толкового словаря. Кроме бизнес-энциклопедий, разумеется. Может, поискать любовь в бизнес-энциклопедии?
Кошев попросил у Стелы прикурить — сегодня у него были свои сигареты, тоже длинные и тонкие, как у Моргота, но слабые, с белым фильтром. Как водится, зажигалку он потащил себе в карман, но Стела вовремя поймала его за руку — Кошев ничуть не смутился и зажигалку вернул.
Стася вошла в комнату, прижимая к груди картину в простенькой деревянной рамке — лицом к себе.
— Вот, — она остановилась на пороге, — я принесла…
Моргот ни разу не просил ее показать, что она рисует: не хотел попасть в дурацкое положение, в котором придется изобразить восторг. Наверное, это было бестактно с его стороны, но он обрадовался, когда его первый приход в эту квартиру не стал посещением выставки молодой талантливой художницы Стаси Серпенки.
Он и теперь испытывал неловкость, приготовился задержать дыхание и тихо ахнуть от восхищения — и сделать это так, чтобы поддержать роль, которую уже принял на себя и выходить из которой не хотел.
— Показывай скорей, — сказал Кошев и развернулся к ней вместе со стулом.
— Да, хотелось бы взглянуть, — поджав губы, поддержала его поэтесса.
Моргот, не выпуская из рук открытого словаря, сделал вид, что с нетерпением ждет демонстрации.
— Я назвала ее «Эпилог», — Стася порозовела еще сильней, — но это о любви…
Морская пена в лучах восходящего солнца неопрятными пятнами расходилась по водной глади. И полупрозрачные руки со скрюченными пальцами вовсе не тянулись к небу — они хватались за воздух. Вместо светлой печали сказки с плохим концом безобразие смерти выпячивало себя из формальной романтики. Моргот не любил живописи, тем более доморощенной, хотя и неплохо разбирался в ней. За всю жизнь он видел не больше десятка картин, от которых ему долго не хотелось отводить глаз, которые трогали натянутые струны в глубине души. Стасино полотно коротко дернуло эти струны, едва не оборвав. Словно в ее предвидении он увидел свою собственную смерть — совсем другую, легкую и блестящую. Мысли о смерти завораживали его, в них он находил странное удовлетворение. Но, глядя на эту картину, почувствовал страх.
— Очень, очень недурно, — с видом знатока кивнул Кошев. — Ты выставляла ее где-нибудь?
Стася покачала головой.
— Напрасно, девочка моя, — укоризненно сказал Кошев, — я думаю, ее можно дорого продать.
— Правда? — Стася подняла брови.
— Я поговорю, — Кошев снисходительно улыбнулся. — Как тебе, Стела?
Поэтесса пожала плечами.
— В общем, неплохо. Конечно, есть недочеты, но мне не хочется заострять на них внимание. Конечно, тематика неожиданная, ассоциации неясные, аллюзии не просматриваются, но в целом…