Мать выходит замуж
Шрифт:
Я задремала на подоконнике, как вдруг в дверь постучали.
Вошла соседка. На плечах у нее была шаль, на голове — маленькая остроконечная, похожая на охотничью, шляпка. Выглядела она в ней очень глупо. Круглое лицо под шляпкой блестело, как фарфоровое блюдце.
— Я знаю, где работает Гедвиг. Если хочешь, пойдем посмотрим, не случилось ли чего. Она чистит складской подвал на пивоваренном заводе Бергмана и всегда работает одна.
Конечно, я согласилась.
— Ты ела что-нибудь?
Мгновение я боролась с собой.
— Нет.
Тогда
— Это немного, но надо же хоть червячка заморить.
Вдвоем мы двинулись в путь к высоким ивам, и я с наслаждением жевала хлеб с колбасой. Ивы мрачно шелестели, под иими было темно, и, когда мы проходили мимо, я придвинулась поближе к толстой, большой женщине. Вечером она выглядела довольно странно — огромная в своей шали и охотничьей шляпке. Мы шли к матери… В эту минуту соседка не казалась мне противной. Хоть мать не могла сравниться с учительницей, все-таки она мне очень нужна, и потом должна же она приносить хоть немного еды. А если ее все-таки задавило и она больше никогда не вернется домой? Что со мной будет?
— Твой отец никогда не бывает дома, — сказала соседка и взяла меня за руку, когда я тихонько прижалась к ней: мы как раз проходили мимо ив.
— Он все время торчит в трактире «Ион-пей-до-дна», — равнодушно ответила я.
— Неплохо было бы и нам зайти туда посидеть, — сказала соседка. — Женщины тоже могут ходить в трактиры.
Ну вот, как всегда, болтает глупости!
Мало кто из взрослых мог бы сравниться с моей новой учительницей. А тут еще я не в силах преодолеть неприязни к этой толстой женщине, которую терпеть не могли все жители нашего маленького поселка.
Вид у нее был действительно странный, а ее манеры невольно наводили на мысль, что она не совсем в своем уме. «Не диво, что она рожает идиотов», — говорили люди.
И хотя соседка ночью пошла со мной разыскивать мать и дала поесть, когда живот у меня сводило от голода, мое отношение к ней не изменилось. Все это я приняла лишь как случайную помощь в беде. Если бы она хоть не надевала этой шляпки! И совсем уж никак не могла я простить ей этих идиотов, которых никто не забирал.
Доктор сказал, что их возьмут сразу же, как только освободится место.
— Мне нельзя выходить замуж, — сказала однажды соседка матери. — Я чересчур рослая и толстая и поэтому никогда не донашиваю ребенка.
Она всегда говорила так, что никто ее не понимал. Одна мать прикидывалась, будто понимает. Она соглашалась с соседкой, что ей и вправду нельзя выходить замуж. Даже мать заметно глупела. Я шла и думала только о том, чтобы она не рассердилась на меня за то, что я пошла ее разыскивать.
Ворота большого пивоваренного завода Бергмана были открыты. Ночной сторож не остановил нас, и мы вошли.
— Гедвиг еще работает, она чистит подвал сдельно, наверное хочет надорваться, — сказал он.
Сгорбленный, с длиннющей бородой
Мать была розовая, оживленная, она даже немного принарядилась. Румянец и всегда ее красил, а теперь она улыбалась, что бывало с ней совсем не часто. Сверкали белые зубы, сияли глаза, — я давно уже не видела ее такой.
— Очень мило, что ты привела сюда девочку. Я так беспокоилась за нее. Дома совсем нечего есть. Но мне очень хотелось сегодня вечером все кончить, да и оставалось совсем немного.
Вот чудеса! А я-то всю дорогу боялась, что мать рассердится за то, что я пришла к ней. Раньше она всегда сердилась. А теперь вдруг сама при всех сказала, что у нас нечего есть. Ну зачем, например, знать об этом ночному сторожу? И все-таки она сказала. Нет, это просто не моя мать, что жила когда-то в комнате у Старой дороги. Тогда можно было не бояться, что стоит ей открыть рот, как речь пойдет о всяких несчастьях. Теперь она больше не сторонится людей и ничего не желает скрывать от них. Все это ужасно неприятно.
— Как хорошо ты выглядишь, Гедвиг, не то, что я. А ведь не такая уж большая у нас разница в возрасте, — сказала соседка.
Ночной сторож поднял свой фонарь, хотя над воротами ярко горела электрическая лампа, и, чтобы получше рассмотреть мать, попытался даже выпрямить сгорбленную спину. Я подошла и взяла мать за руку.
— Да она точно такая, какой и должна быть женщина, — сказал сторож. — Ну, вам пора уходить, я запираю норота.
Домой мы возвращаемся втроем. Я крепко держусь за руку матери.
— Все уже закрыто, негде выпить даже кофе. А то бы я вас угостила, потому что неплохо заработала на заводе. Сдельная работа выгоднее всего, — возбужденно говорит мать.
— Да, подумай, я такая большая и сильная и должна сидеть дома с этими негодниками. А их все не забирают, — вздыхает соседка.
— Почему старик такой сгорбленный? Он настоящий? — спросила я вдруг у матери. Сторож не выходил у меня из головы.
— Настоящий? Ну еще бы! Это чудесный старик. У него наверняка кое-что припрятано на дне сундука. Тридцать лет простоял он у доменных печей в Лоторпе и получил за это медаль. Все доменщики такие скрюченные от долгой работы у печей, — рассказывает мать больше для соседки, чем для меня.
— Хм, да-а-а, — равнодушно подтверждает соседка.
Некоторое время мы идем молча.
— Неужели все закрыто? Я так хочу есть, — признается мать.
— Только пивные открыты, — говорит соседка.
— Да? А можно там купить бутербродов? С нами ведь девочка, так что никто худого не скажет… Если бы мы были лучше одеты, можно бы пойти в Стремхольмен, — продолжает она. (Так назывался роскошный ресторан на островке посреди реки Муталы; там всегда играл большой оркестр, а люди сидели и пили пунш.)