Матиас Шандор. Пятнадцатилетний капитан
Шрифт:
Итак, Петер Батори все рассказал матери. Он назвал ей имя любимой девушки, признался, что только из-за неё отказался уехать из Рагузы. Пусть он беден — что же тут такого? Доктор Антекирт сказал, чтобы он надеялся.
— Так вот почему ты так грустил, любимый мой, — ответила госпожа Батори. — Да поможет тебе бог и пошлёт тебе счастье, которого мы до сего времени были лишены!
Госпожа Батори жила очень уединённо. Она выходила из домика на улице Маринелла, только чтобы направиться в сопровождении своего старого слуги в церковь в дни, установленные для исполнения христианских
Петеру пришлось описать и внешний и духовный облик девушки, сказать, где он увидел её впервые и почему он не сомневается, что любовь его не осталась без ответа. Все эти подробности он поведал с подлинным восторгом, и это ничуть не удивило госпожу Батори: ведь у её сына такая нежная и страстная душа!
Зато когда она узнала, что представляет собой семья Торонталь, когда узнала, что эта девушка — одна из самых богатых невест Рагузы, она не в силах была скрыть свою тревогу. Согласится ли банкир, чтобы его единственная дочь стала женой молодого человека если и не без будущего, то во всяком случае без состояния?
Петер же не счёл нужным рассказать матери о том, как холодно, даже презрительно обходился с ним Силас Торонталь. Он ещё раз повторил ей слова доктора. А доктор сказал, что Петер может, даже должен всецело положиться на друга своего отца, что он, Антекирт, питает к юному инженеру чисто отцовские чувства; и госпожа Батори не сомневалась в этом, зная всё, что намеревался сделать доктор для неё и для её сына. Словом, подобно Петеру и Борику, который счёл долгом высказать своё мнение, госпожа Батори с надеждой смотрела вперёд, и скромный домик на улице Маринелла озарился проблеском счастья.
Кроме того, Петеру Батори посчастливилось вновь увидеть Саву Торонталь в следующее воскресенье, у францисканцев. Лицо девушки, обычно слегка грустное, явно оживилось, когда она заметила, что Петер как бы преобразился. Они обменялись красноречивыми взглядами и поняли друг друга. На Саву Торонталь эта встреча произвела сильное впечатление, и она вернулась домой, согретая лучами счастья, которое светилось в глазах юноши.
Между тем Петер больше не виделся с доктором. Он ждал приглашения вновь посетить яхту. Прошло несколько дней, а письма от доктора всё не было.
«Вероятно, доктор наводит справки, — думал он. — Он либо сам поехал в Рагузу, либо послал кого-нибудь собрать сведения о семье Торонталь… Быть может, он даже пожелал познакомиться с Савой! Да, вполне возможно, что он уже повидался с её отцом и попытался подготовить его… Получить бы от него хоть строчку, хоть одно слово — вот было бы счастье! Особенно если это слово будет: «Приезжайте!»
Но желанной вести всё не было. Теперь уже госпожа Батори старалась успокоить сына, и это ей удавалось не без труда. Он приходил в отчаяние, ей хотелось поддержать
Петер считал дни и часы и, наконец, не выдержал. Ему надо было во что бы то ни стало повидаться с доктором. Непреодолимая сила влекла его в Гравозу. Когда он появится на борту яхты — там поймут его нетерпение, простят его тревогу, пусть она и преждевременна!
Седьмого июня около восьми часов утра Петер Батори простился с матерью, ничего, однако, не сказав ей о своих намерениях. Он вышел из Рагузы и направился в Гравозу таким поспешным шагом, что Пескаду трудно было бы за ним угнаться, если бы не его проворство. Придя к тому месту набережной, против которого ещё недавно стояла «Саварена», Петер остановился.
«Саварены» в порту не было.
Петер стал искать глазами — не переменила ли она место… Но он нигде не обнаружил её.
Он спросил матроса, бродившего по набережной:
— Куда девалась яхта доктора Антекирта?
— «Саварена» вчера вечером снялась с якоря, — отвечал матрос.
И как никому не было известно, откуда прибыла яхта, так никто не знал, куда она направилась.
Яхта ушла! Доктор Антекирт исчез столь же загадочно, как и появился!
Петер Батори пошёл по дороге к Рагузе, охваченный таким отчаянием, какого не испытывал ещё никогда.
Если бы юноше кто-нибудь проговорился, что яхта направилась в Катаро, он, ни минуты не колеблясь, бросился бы ей вслед. Но поездка эта оказалась бы бесцельной. «Саварена» остановилась у устья Катаре, но не вошла в него. Доктор, в сопровождении Матифу, был доставлен на берег на шлюпке, после чего яхта ушла в неизвестном направлении.
Во всей Европе, а может быть, и во всём Старом Свете нет местечка более любопытного в орографическом и гидрографическом отношении, чем так называемое устье Катаро.
Катаро — не река, как можно было бы предположить. Это город, местопребывание епископа и центр области. Что же касается «устья», то оно состоит из шести бухт, расположенных одна за другой и соединяющихся между собою узкими проливами; по ним можно проехать за шесть часов. Бухты представляют собою как бы озера, нанизанные на ленту; они окружены горами, причём последняя из них, расположенная у подножья горы Норри, является границей австрийских владений. По другую её сторону начинаются владения Оттоманской империи.
У входа в эти бухты и приказал высадить себя доктор, после того как прибыл сюда из Гравозы. Здесь доктора поджидал быстроходный катер с электрическим мотором, которому предстояло доставить его в самую дальнюю бухту. Обогнув мыс Остро, пройдя мимо Кастель-Нуово, мимо городов и часовен, мимо Столиво и Перасто, знаменитого места паломничества, мимо Ризано, где далматские наряды уже смешиваются с турецкими и албанскими, пройдя озеро за озером, доктор достиг амфитеатра гор, в глубине которого расположен Катаро.