Матрешка
Шрифт:
которую в пятнадцатилетнем возрасте соблазнил родной дядя, и связь между ними длилась несколько лет. Пастернака этот сюжет волновал необычайно, недаром в "Докторе Живаго" дан такой отвратный образ совратителя, но для его жены, судя по ее воспоминаниям, это была не только первая, но и единственная настоящая страсть, о чем Пастернак не мог не догадываться и бесился еще больше. Обычно я рассказываю об этом, как о забавном казусе, трактуя его с фрейдисткой точки зрения, а тут вдруг не выдержал и посреди лекции разревелся. Вот в каком был в тот день состоянии. Лекцию пришлось прервать, а ошарашенных студентов распустить на все четыре стороны. Посидел минут пятнадцать у себя в кабинете, принял каптоприл, привел в порядок расходившиеся нервы и
Мои сомнения разрешились сами собой. Вместо Лены, застал дома бэби-ситтершу, которая занималась с Танюшей, а на столе записку от Лены: без каких-либо дополнительных объяснений сообщала, что вернется поздно. Так и оказалось - прождал до полуночи, но когда, наконец, вернулась, притворился спящим.
Это был последний день моей прежней невинности и первый день нового опыта, если только мои догадки были тождественны знанию.
Вот что предстояло выяснить, чего бы ни стоило! Глядя исподтишка на лежащую рядом Лену и чувствуя, как всегда, неловкость от подглядывания, раздумывал, с чего начать допрос. Одновременно во мне росло желание, настоенное на подозрениях, ревности, ненависти и брезгливости. Любовь моя, мука моя, Елена. Я придвинулся к ней и, делая вид, что во сне, со сна, обнял, положил руку ей на грудь. И почувствовал вдруг сопротивление. Это было так странно, первый раз отказывала. Повернувшись ко мне спиной и ровно дыша, она спала. Но мне почему-то почудилось, что она только делает вид, что спит, обманывая меня, как только что обманывал ее я. Обычно она спит в позе эмбриона, а сейчас лежала спиной ко мне, выпрямившись, напряженная какая-то, неестественная. Так никогда ей не признался, что подслушал ее кошмары - она часто кричала со сна, сумел даже разобрать, что ей снилось будто ее кто-то надувает, и она вот-вот лопнет, как воздушный шар. Я ее обнимал, и она затихала.
С той ночи она отказывала мне под разными предлогами: усталость, головная боль, менструация. В конце концов, я перестал домогаться, решив, что природа свое возьмет, сама захочет, если только у нее нет кого на стороне. Призрак брата, которого я выследил в Ди Эф Кей и проводил неведомо куда, снова замаячил на горизонте, нагло поблескивая золотой фиксой. Однажды не выдержал и как-то, когда говорили совсем о другом, неожиданно, чтобы застигнуть врасплох, прямо спросил, спала ли она с братом. Она также прямо ответила:
– Ну спала.
И устало добавила:
– Какое тебе дело, с кем я спала до тебя! Какое это имеет значение? И вообще не вяжись. Прошлое не изменишь.
Но я не отступал:
– Ты с ним спала до того, как тебя изнасиловали в школе?
Сам не знаю почему, но мне это было важно знать.
– Никто меня не насиловал. Это я выдумала.
– Зачем?
Но ничего от нее в тот раз не добился.
Я знал о ней больше, чем говорил ей, и узнавал все больше и больше, а уж о чем догадывался - точнее подозревал - об этом гипотетическом знании и заикнуться боялся. С каких-то пор я даже стал извлекать некое удовольствие от моего одинокого и тайного знания, которым я с ней не делился. Теперь я уж знал точно, что она меня обманывает, а чего я не знал, так это - знает ли она, что я уже знаю. Чувствовал себя мазохистом, когда как ни в чем не бывало разговаривал с ней на сторонние темы, не касаясь главного, либо целовал на сон грядущий ее родные лживые губы. Почему оттягивал, почему не выложил все начистоту? Не из одного все-таки мазохизма, а скорее потому, что угадывал за своим тайным знанием тайну еще более глубокую и ужасную, которую предпочел бы не знать вовсе.
Просыпался среди ночи и глядел на нее, как убийца на жертву. Меня захлестывали разноречивые чувства - желание, нежность, ненависть, отчаяние, глухая тоска. Если это любовь, то любовь человека, обреченного убить любимую женщину. Мысленно обращался к Богу,
Лена стала все чаще исчезать - на полдня, а то и на целый. Вместе с нашей старенькой "тойотой камри", которую ласково называла "тойотушкой" и время от времени попрекала меня, что экономлю и не куплю новую. Или еще одну, в добавление к "тойотушке". Но зачем, скажите, нам две машины, когда Куинс-колледж через дорогу от дома? Что касается замены, то да, краска полезла, у салона вид плачевный, вся обивка отодралась и прочее, но машина бегает, это главное, а от добра добра не ищут, напоминал я ей русскую поговорку.
На этот раз она исчезала без всякого с моей стороны повода, не было больше ни ссор, ни даже размолвок. Зато резко ухудшились ее отношения с Танюшей, на грани нервного срыва, один раз ударилась в слезы - понятно, не железная моя Танюша, а моя трепетная лань Лена. Вот тогда и заметил, что в ее исчезновениях есть некая закономерность: отсутствовала по вторникам, пятницам и субботам. Решил, что устроилась где-то работать, тяготясь материальной зависимостью от меня. Приготовился к худшему: разводу. С потерей Лены смирился - а что мне оставалось?
– но за Танюшу буду бороться не на жизнь, а на смерть. Томиться больше неизвестностью я не мог, принял решение и назавтра же приступил к его осуществлению. Тем более, ночью мне приснился странный сон, как меня казнят - со всеми подробностями и с диким страхом. По пути на казнь описался. Во сне, конечно, а не наяву.
Не прообраз ли это моего будущего, если меня обвинят в убийстве жены?
Была как раз пятница, выдался серый такой неопределенный денек с играющим в прятки солнцем, и на взятой напрокат машине я отправился вслед за нашей "тойотушкой". Следить за Леной было легко, рассеянность была ее врожденным пороком. Мы мчались по лонгайлэндовскому большаку, не доезжая Ривер-Хэд, съехали на двадцать седьмую и после Саус-Хамптона - у меня глаза полезли на лоб - свернули на Саг-Харбор. Тот самый Саг-Харбор, который мы с ней всегда избегали в наших наездах на Лонг-Айлэнд. Тут до меня, наконец, стало доходить что к чему. Так вот, значит, в чем причина ее, как мне казалось, неосознанного страха перед Саг-Харбором. Когда мы подъезжали к городку, я был уже уверен, что истина у меня в кармане и мне предстоит сейчас встреча с ее братаном, которая - клянусь!
– для одного из нас кончится плохо.
Только зря я клялся.
Любовь - это мифомания: измысливаешь на месте реальной женщины нечто романтического толка, даже несчастья выдуманные, о настоящих не подозреваешь. Я измыслил ее, каковой она никогда не являлась. Разве что в детстве. Вот я и говорю: мы любим баб какими их изначально создал Великий Инкогнито, но жизненные обстоятельства навсегда отдалили их от божественной модели. А как насчет мужиков?
Господи, как бы я мечтал теперь, задним числом, чтобы те мои наивные подозрения оправдались. Увы! Увы мне и всем нам. Зарок на остаток жизни себе, а заодно и читателям - поостеречься с выводами.
7.
– Я видела маму, - сказала мне Танюша назавтра после похорон.
Место для утопшей я выбрал живописное и патетичное - кладбище на скале, чудный вид на залив Фанди, чьи волны два месяца носили ее неприкаянный труп. Лене бы понравилось. Как она любила бродить по кладбищам, рассматривать памятники, читать надписи, а я терпеть не мог, отшучивался: "Мы успеем еще здесь побывать, когда присоединимся к большинству человечества." Вспомнил, как представлял прежде ее смерть - в глубокой старости, я давно уже в могиле, и все равно не было горше трагедии в мире. Переживал, помню, дико ее неизбежную, рано или поздно, смерть.