Матрица бунта
Шрифт:
Кысь ведь не одна в романе. По сути она — часть дикого, темного религиозного первочувства: в ней сгущен ужас человека перед внечеловеческой громадой мира. Такого первобога не умилостивить, ему ничего не объяснить — он равнодушен к добру и злу, как сам породивший его мир природы, он убивает только потому, что голоден. Таким образом, вселяя ужас, Кысь совершенно избавляет «голубчиков» (как самоназываются дикари в романе) от вины, от личного участия в деле своей гибели: при чем же тут голубчик «я», когда Кысь, страшное анти-«я», просто голодна?
Но Кысь, повторим, не одна, она в паре. Темному «богу» в романе соответствует «бог» светлый — Княжья Птица Паулин. Паулин — открывшаяся в мире возможность света, с которым
Над впавшим в зависимость от книги Бенедиктом можно глумиться всласть — равно как над впавшей в зависимость от воспринятых извне, готовых, вчитанных идеалов Россией. Коммунизм ведь и был дикарским опытом вчитанной культуры, теоретически идеальным проектом уже готовой, придуманной — только выучи! — веры.
Сегодня, однако, весь мир живет по лекалам вчитанных, готовых идей прошлого. «Коммунистическая модель провалилась тридцать лет назад, а сейчас потихоньку сдувается западная модель демократии и либеральных ценностей» (Славникова). Каждый новорожденный приходит в мир, где не надобен, — потому что в нем уже ничего нельзя сделать. Все расписано, и за много веков люди не нашли больше двух дорог: затхлый совок — или растленное делячество. Одиозность или нажива — тебе нечем больше увлечься. Это отчаянное заблуждение, ложной предпосылкой которого становится вера в то, что единственной альтернативой идейного насилия, идейной лжи может быть только вовсе безыдейное, свободное от любых принципов существование. Идея и деньги — эти разменные монеты торга капитализма с коммунизмом истерты экспериментами, не обеспечены запасом прочности, скомпрометированы подделками. Когда дихотомии обанкрочены, приходит время задуматься о числе «три».
Третий путь предвещает миру Леонид Фишман в статье «Смена ориентиров» (www.politjournal.ru). Он связывает перспективы «действительно иного будущего» России с «радикальным изменением миросистемы». В этом предположении отражена тоска современного человека по нескомпрометированному пути общественного развития, по возможности не покупать смысл жизни ценой идеологического рабства, а саму жизнь — бездумьем.
Третий путь — это код Птицы Паулин как метафоры неизвестного, но ожидаемого и дорогого будущего России. Конкретные догадки об исторических задачах России неизбежно огрубят тончайшее предчувствие миссии, то есть ненапрасности и самоценности существования русского типа в числе духовных разновидностей человечества. Наша задача пока жить честно, воплощая свою частную миссию, а проще говоря, делая свое дело, и верить, что «не будет обронена и потеряна человечеством Россия <…> как привилегированное пространство свободного, алчущего и страждущего духа» (Ермолин).
Ведь, что и продемонстрировала нам проза о «русском проекте», историю делает не политика, не строй и лидер, не революция или централизм, которые взаимообращаются друг в друга, а — душа.
Мы — каждый — рождаемся с будущим за душой. С Историей за пазухой тела.
(Опубликовано в журнале «Новый мир». 2007. № 1)
Человек с ружьем:
смертник, бунтарь, писатель
Ретро-война и современный ремикс
«Добровольцы (рекрутская)» — стихотворение
113
Михайлов С. Новые песни западных славян. Калининград: ГП «КГТ», 2004.
Поочередный говор шести богатырей в стиле старинной баллады или народной былины. «Говорил один…», «Говорил другой…» — каждому из шестерых автор подбирает свой мотив идти на войну — в традиционно-романтическом ключе: первый идет «за родимый край воевать», второй — искать пропавшего на войне сына — или мстить за него, третий — испытать себя и славу заслужить, четвертый — за добычей, пятый — от одиночества бежит, а шестой, «самый молодой», — от несчастной любви. После зачина сразу следует развязка:
На войне оказались шестеро, В вертолете одном, лицом к лицу. Говорит один: И дурак же я! За Державу шел, а пришел, как вор, Не свое защищать, а чужое брать. Говорит другой: Старый я дурак. В мясорубке этой кого найдешь? Отомстить — кому? Черту с дьяволом? Третий говорит: Что я за дурак? Нет, война без разбору людей кладет. Я троих убил — все гражданские. Говорит четвертый: А я, дурак, Поживиться думал на дармовом. А теперь бы просто пожить еще. Пятый говорит: Дураком я был — Стал вдвойне дурак. Бедовал один, Так теперь со смертью в обнимку сплю. Говорит шестой (а висок седой): Не любил бы я — не страшна и смерть. Не страшна и смерть — только б свидеться. Ты меня, сержант, как-нибудь пусти, Мне проститься с ней, и достаточно. Но шестерым и еще шестнадцати. Не уйти на родную сторону. Всех накрыло одной гранатою — Замолчали они, убитые.
Никто из героев, пришедших на войну со своим дорогим умыслом, не нашел в ней мало-мальски ценного смысла. Сергей Михайлов представил нам войну-саму-по-себе, очищенную от наших иллюзий и украшательств — до состояния чистого понятия «войны» как воплощения противоестественного миропорядка, не управляемого разумом, абсурдной ситуации, неприменимой к живым нуждам человеческой жизни.
Независимо от провозглашаемой цели дело человека-воина заранее проиграно: войну не оправдать, не приспособить.
Эта чисто современная, сравнительно недавняя концепция войны нова для нас, со школы привыкших видеть в войне высокий подвиг богатырей Куликовской, Бородинской, Сталинградской. Война для традиционного сознания — это ратное дело, столь же благородное и извечное, как какое-нибудь кузнечное или земледельческое.
Во введении к текстам Олега Блоцкого, тогда под грифом «новое имя в молодой прозе» выступившего со своими «афганскими» рассказами и повестью («Дружба народов». 1993. № 2), писательница Светлана Алексиевич заявляет о сломе отечественного представления о войне: «Мы любили человека с ружьем. <…> Человек с ружьем нам обычно представляется солдатом сорок пятого — солдатом Победы. Каким-то гипнотическим образом из нашего воображения исчезало то, что творил человек с ружьем и что творило ружье с душой этого человека. <…> Нам нравились стихи о войне, но мы не представляли себе, как пахнет засохшая кровь на солнце и на что похожи человеческие кишки, выброшенные осколком из живота».