Матрона

Гучмазты Алеш

— Бабуся, — сказала она, улыбаясь от двери.

— Что, маленькая моя? — Матрона не могла скрыть свое к ней отношение. — Ты чего так рано встала, дочка? — спросила она и удивилась тому, как легко и просто оказалось произнести это — дочка.

— Давай я помогу, буду топить печь, — Алла хотела было сразу взяться за дело, но Матрона отстранила ее:

— Нет, нет, запачкаешься… А ты не проголодалась?

— Я же не Белла, — девочка состроила презрительную гримаску. — Это она с утра пораньше начинает жевать.

Матроне сразу же вспомнился подслушанный разговор, и она незаметно оглядела девочку. «И в самом деле, вряд ли ты знаешь, как рождаются дети, — улыбнулась про себя. — Пока что тебя и с мальчишкой недолго

перепутать».

В это время в комнату вошла жена Доме, принесла с десяток нанизанных на ветку рыбешек.

— Смотри, Алла, папа тебе форелей наловил!

— Ой! — обрадовалась девочка и, осторожно взяв низку, протянула ее Матроне: — Бабуся, пожарь мне их, пожалуйста, я их сразу съем, ничего не оставлю Белле.

Матрона слышала, что городские любят форель, но как они ее готовят, не знала и, боясь сделать что-то не так, испортить рыбу и опозориться, она беспомощно развела руками.

— Пасть бы мне жертвой за тебя, — сказала она. — Я не умею ее жарить, мама сделает это лучше меня.

— Разве это сложно? — удивилась жена Доме. — Ладно, я сама пожарю.

— Вот и хорошо, — кивнула Матрона. — А я пойду, подою коров.

7

Разговор девчонок не шел у нее из головы. Она не каялась в том, что подслушала их, не чувствовала себя ни обиженной, ни оскорбленной, но что-то мешало ей, тем не менее, остался какой-то неприятный осадок на душе, ощущение неловкости, будто ее в детскую игру завлекли, в дочки-матери играть заставили; попав в дурацкое положение, она растерянно стояла посреди игры, ни в дочки не годясь, ни в матери, и дети обращались с ней, как с бестолковой подружкой, от которой ничего путного не дождешься, и понимая свою ущербность, она сгорбилась, сжалась, стараясь казаться поменьше ростом, и молила Бога, чтобы никто из взрослых не увидел, не осудил, не посмеялся над ней.

Игра, немного видоизменившись, продолжилась и после обеда, когда к ним наведались Солтан с Венерой. Матрона сразу же заметила: и Венера, и жена Доме — вслед за ней — держались так, как это часто бывает с замужними женщинами, попавшими на свадьбу или в гости к молодоженам. Обе разрумянились в беспричинном вроде бы оживлении, каждая была поособому внимательна, улыбчива и ласкова со своим мужем, только его единственного и видела, и как бы звала, заражая радостью и пытаясь увлечь в прошлое — хоть на миг! — в золотую пору юности, вспыхнувшую вдруг в памяти огнем нерастраченных чувств. Алла ничего не смыслила в таких играх, зато старшая, Белла, наблюдала за своей матерью и Венерой с легким презрением пожившего и многое повидавшего человека: старания немолодых — с ее точки зрения — женщин казались ей глупостью, непозволительной в их возрасте и выходящей далеко за рамки приличий. Матрона удивилась ее проницательности, пригляделась к ней самой и поняла — Белла не ребенок уже, она стоит у порога своего девичества; ее маленькие груди трогательно топорщили простенькое платьице, и она невольно приглядывалась к себе, погруженная в тайну собственного созревания, растущих тревог и туманных мечтаний.

«Пусть Бог бережет тебя от ошибок и неудач, — подумала, расчувствовавшись, Матрона. — Ты и сама не знаешь пока, что, присматриваясь к другим, готовишь себя к взрослой жизни».

До сих пор, в отличие от Аллы, Матрона относилась к ней с прохладцей. Потому, наверное, что чувствовала со стороны Беллы некоторую настороженность, недоверие к себе. Теперь же, уразумев причину и, главное, заметив в ее глазах яркие, живые огоньки, Матрона потеплела душой, догадываясь, что в замкнутости своей девочка пытается осмыслить происходящее, и нет никого, кто мог бы помочь ей понять себя и принять, как должное, то неизвестное, что появилось вдруг из ничего, казалось бы, и надвигается на нее с неотвратимостью грозовой тучи.

Словно споря с кем-то,

Матрона твердила про себя, что человек должен думать, создавать свою жизнь с самого раннего возраста. Когда речь идет о жизни, нельзя прощать тем, кто тебе мешает, будь то друзья или родные, или сам Господь Бог. Иначе из-за множества причин, неудобств и стеснений жизнь твоя израсходуется по мелочам, и, поняв это, от тебя отступятся и друзья, и родные. Строя свою жизнь, человек должен помнить, что работает не только на себя, но и на своих детей, внуков, правнуков и тех, о ком он и знать-то уже не будет, и они, возможно, не вспомнят о тебе, забудут само твое имя, однако род твой продолжится, потому что именно ты заложил его основу…

8

Когда Матрона пришла в свой новый дом, муж стал знакомить ее с хозяйством — показал скотину, а позже и сенокосные наделы, огороженные столбами с натянутой между ними толстой проволокой. Сено было уложено в копны и, прикинув на взгляд, Матрона решила, что на зиму его хватит с лихвой и думать о том, чем накормить скотину, им не придется. Оглядев свои владения, старик сказал не без гордости:

— Во всем нашем ущелье только у меня все наделы огорожены проволокой.

И дров на зиму было припасено достаточно; копать же картофель пора еще не настала, и особых дел по хозяйству сейчас не было. Поэтому Доме с утра стал собираться на рыбалку, чем немало обрадовал Аллу, которая тут же вызвалась идти с ним. Мать хотела отправить с ними и старшую дочь, но Белла стала отговариваться и отказалась в конце концов.

Пока Доме не ушел, Матрона попросила его зарезать курицу. Сделав это, он отправился с Аллой на речку. Белла же вынесла из дома войлочную подстилку, расстелила ее под грушевым деревом, легла на спину и, отрешившись от окружающих, задумалась о чем-то. Она думала непростую свою думу и одновременно, подняв ноги, перебирала ими, как ребенок в люльке. Когда она молча ушла от матери и от нее под грушу, Матрона вздохнула жалостливо: «Наверное, перебирает свои девичьи горести». Она хотела подойти к ней, поговорить, но не знала, понравится ли это девочке. «Лучше пошлю к ней мать», — решила она, поднялась на крыльцо и вошла в дом.

Жена Доме к тому времени убрала со стола все, что осталось после завтрака, и начала мыть посуду. «Пусть домоет, тогда и скажу», — подумала Матрона и поставила воду на огонь, чтобы ощипать курицу. Когда вода вскипела, бросила курицу в таз, ошпарила кипятком; вместе с поднявшимся паром в нос ей шибанул противный запах мокрых перьев. Она задержала дыхание, но это не помогло. И снова, как раньше, как всегда, ей показалось, что она заперта в какой-то заброшенном, разваливающемся доме, по дырявой крыше которого стучит дождь, и вода, просачиваясь сквозь прогнивший потолок, собирается в грязные разводы, мешаясь с трухой, а она сидит на мокром полу, считает капли, падающие на нее с потолка, и старается не дышать, ибо все вокруг пропитано запахом сырости, гнили, мертвечины.

Закончив мыть посуду, жена Доме вызвалась помочь ей, но Матрона, пересилив себя, отказалась:

— Нет, не надо. Курицу оставь мне, а сама пойди-ка к дочери, поговори с ней. Никто, лучше матери, не разберется в девичьих делах. Она ведь девушка на выданье, кто знает, что у нее на душе…

Жене Доме было приятно услышать о своей дочери — девушка на выданье, но, как водится в таких случаях, она лишь рукой махнула:

— Ой, как далеко ей еще до выданья!

— Нет, нет, пасть бы мне жертвой за тебя, не думай так, посмотри на нее повнимательнее. Девочки взрослеют раньше, чем кажется их родителям, и мать может не заметить, когда ее дочь начинает задумываться о своих девичьих тревогах. Не говори о ней, как о ребенке, когда она рядом с тобой. Девочка в ее возрасте способна на любые поступки. Старайся не оставлять ее одну, разговаривай с ней, помоги ей понять себя…