Матрона

Гучмазты Алеш

Пока она шла, покойника вынесли из дома. Следом за гробом выходили из дома и женщины. Они тянулись нескончаемым потоком, и трудно было представить, как они помещались там. Матрона смотрела на них и дивилась: даже двум женщинам бывает тесно в одном доме, а тут каждая нашла себе место, никто не остался в обиде. Она увидела жену Доме и подошла к ней. Та молча, по-родственному, взяла ее под руку, и Матрона поняла: женщины успели и поговорить, и рассказать о ней. «Теперь уже поздно, — подумала она. — Время ушло. Того, что упущено, не вернешь». Она думала об этом, смотрела, как мужчины несут гроб, и почему-то чувствовала себя виноватой. Словно покойника вынесли из дома только потому, что она упустила время, вынесли и никогда больше не занесут обратно. Теперь она

поняла, почему так опечалены были люди, какую беду они ждали. Вынести покойника из дома гораздо труднее, чем внести в дом. Трудно потому, что это навсегда. Выносят лучшего в твоей семье, несут на кладбище, чтобы похоронить, чтобы никогда больше не увидеть даже прах его, не увидеть того, кто был радостью твоей и надеждой. Люди двинулись за гробом, шли молча, с поникшими головами. Никто не спешил — на этой дороге право быть первым предоставляют покойнику. Он ведет всех за собой, и люди повинуются, медленно и нехотя переставляя ноги. И только мать покойного идет сама по себе. Вот она бросилась вперед, к гробу, и голос ее, словно эхом, отзывается в каждом сердце:

О, сынок!О, сынок мой родной!Ты больше не слушаешься своей матери,Не прислушиваешься к ее словам.Видно, ты обиделся на свою мать,Раз уходишь по этой проклятой дороге!И уходи!Уходи!УходиИ никогда больше не появляйся в нашем бедном доме!Если ты не пожалеешь свою мать и уйдешь по этой дороге,То пусть он умрет, мой Заур!Пусть умрет,Если я когда-нибудь еще выпущу его из дома!О, мой дорогой сынок!О, моя надежда,Опора моя…

Опустив головы, люди шли за гробом и казалось, что каждый хочет повернуть обратно, но толпа, идущая сзади, напирает, оставляя лишь одну единственную возможность — идти вместе со всеми.

«Вот так мы и ведем друг друга на кладбище, — подумала Матрона и, вздохнув, непроизвольно сжала локоть жены Доме. — Приходя туда, одного оставляем, а сами возвращаемся обратно, чтобы вскоре — сегодня, завтра или послезавтра — снова пройти по этой дороге, похоронить кого-то следующего, и так до тех пор, пока очередь не дойдет до тебя. И за тобой так же будут идти люди — не оставят же тебя без могилы». «Хорошо, когда по этому проклятому пути дети идет за своими родителями, провожая и оплакивая их, — помня, что Доме идет где-то сзади, думала она. — Но как же несчастны те, кто таким медленным, страшным шагом провожает своих детей!.. Разное бывает счастье, Бог не поскупился, счастливым можно чувствовать себя и в молодости, и в старости, но самое последнее счастье для человека — когда в последний путь его провожают взрослые сыновья».

Ей вдруг полегчало на душе: и ее Бог не обделил, скоро Доме вот так же будет идти за ее гробом, и пусть она не увидит этого — главное то, что ее похоронит сын.

7

Гроб опустили в могилу, и люди, постояв еще немного, начали расходиться. Четверо парней махали лопатами, стараясь как можно скорее закончить дело.

Яма казалась бездонной — жадной пастью хватала землю и все никак не могла насытиться. И даже потом, когда, наконец, она наполнилась, и над ней вырос холмик, она смотрелась живой раной на зелени кладбища; казалось, от нее исходит какая-то неясная угроза всему живому, что было вокруг. Все это время жена Доме держалась за Матрону, словно боялась потерять ее после долгой разлуки. Когда люди разошлись, к ним подошел Доме, и теперь они стояли втроем, стояли и смотрели, как парни заканчивают невеселую свою работу.

— Матрона, — спросила жена Доме, впервые назвав ее по имени, —

а где похоронен твой муж?

Она и сама хотела показать Доме могилу его отца, но после случая с Бага не смела заговорить об этом. Теперь же слово, хоть и не ею, но было сказано, и она повела их к могиле Джерджи.

— Вот здесь, — показала она, — здесь он похоронен.

Она смотрела на Доме, ожидая реакции, но ни один мускул не дрогнул на его лице. Отреагировал не он, а его жена. Она присела у могилы Джерджи на корточки, стерла пыль с надписи на камне. Доме стоял рядом и тоже рассматривал надпись.

— Как мало он прожил, — сказал, прочитав, — как мало.

Голос его дрогнул и, уловив это, Матрона стала рассказывать ему об отце.

— Он вернулся с войны инвалидом. Попал в плен к немцам, бежал, потом его ранило. У него был поврежден позвоночник, он даже с кровати не мог вставать…

Ей хотелось найти слова, которыми можно было бы выразить то, что она чувствовала сейчас, вспоминая и заново переживая прошлое, однако нужные слова не находились, и собственная речь удивляла ее какой-то размеренной холодностью.

— Он не сразу вернулся, — старалась она хоть как-то оживить свой рассказ. — Лежал где-то в больнице, не хотел ехать домой. Это было ниже его достоинства — вернуться инвалидом, лежачим больным. К тому же он побывал в плену, а в послевоенные годы сами знаете, что творилось…

— Но разве он виноват в этом? — перебил ее Доме. — Конечно, после войны были тяжелые времена. Но неужели даже инвалида могли преследовать за то, что он попал в плен?

— На свете много плохих людей, чтоб их постигла кара Божья, — вздохнула Матрона. — Когда он вернулся домой, для нас не то, что тяжелые, ужасные времена настали. Этот несчастный шага ступить не мог, а из района то и дело требовали, чтобы он прибыл туда для дознания… Укладывали его в арбу, везли, затаскивали в кабинет, усаживали кое-как, и начинался допрос. Никакой жалости у них не было. С этих допросов он возвращался сам не свой. По целым неделям не произносил ни слова. Хоть и лежачий был, но все равно приходилось следить, чтобы не покончил с собой… А ему эта слежка была неприятна: и власти ему не доверяют, и я за каждым его движением слежу… Что он мог, бедный? Только плакать от собственного бессилия. Чувствительный был, каждое слово могло его ранить…

— Да упокоится душа его, — услышала она голос Чатри и вздрогнула от неожиданности.

Он подошел к ним с лопатой и ломом — наверное, давал инструменты парням, копавшим могилу.

— Да упокоится он с миром, — повторил Чатри. — Джерджи был гордостью нашего ущелья.

Все это время жена Доме сидела на корточках перед могильным камнем. Увидев незнакомого мужчину, она встала.

Теперь они вчетвером стояли у памятника Джерджи.

— А где похоронен тот мужчина, — спросила вдруг жена Доме, — который хотел убить твоего сына?

Услышав это, Матрона поняла: жена Доме знает намного больше, чем знала до сегодняшнего дня. Боясь, что она продолжит, Матрона заговорила о другом:

— Доме, пасть бы мне жертвой за тебя, хочу в присутствии Чатри попросить… В моем возрасте люди долго не живут. Если со мной чтото случится, похороните меня здесь, рядом с этим несчастным…

Жена Доме ласково приобняла ее, прижала к себе:

— Матрона, нам еще долго придется жить вместе. И мы еще многое должны сказать друг другу. Очень многое… А смерть подождет, никуда не денется.

Нет, эта ласка не была притворной. Жена Доме уже ни в чем не сомневалась и относилась к ней по-родственному. «Господи, — подумала Матрона, — после стольких лет нашлась живая душа, приласкавшая меня от имени сына. Теперь и умереть не страшно. И на мою могилу упадут слезы детей».

— Нет, нет, чтоб я пала жертвой за тебя, — теперь она обращалась к жене Доме. — Сколько ни говори про огонь, рот не обожжешь. И мне от моих слов ничего не будет. Но сколько ни живи, когда-то же все равно придется умереть. Вот я и прошу вас заранее — похороните меня здесь. Раз уж вы на старости лет принесли мне столько радости, сделайте же и после мой смерти благое дело.