Матрона

Гучмазты Алеш

Она постелила скатерть, усадила всех за стол. В доме кое-что осталось после ее отъезда — вино, сыр, соленые огурцы, — но не было хлеба, и она рассердилась на себя за то, что не подумала об этом раньше. Хотела сказать Нате, но та вела себя, как гостья, а гостей не принято тревожить просьбами. Выручил появившийся Чатри: он принес хлеб и вареное мясо. Стол сразу преобразился, и Солтан не замедлил высказаться по этому поводу:

— Похорошел наш стол!

— Дай Бог долгой жизни тем, благодаря кому мы сидим за этим столом, — сказала Матрона, глянув на Доме и его жену. — Пасть бы мне жертвой за них…

Чатри принял ее слова

на свой счет и, смутившись, сказал:

— И дом, и стол украшают такие люди, как Доме. Матрона, скажи тост в его честь.

Она подняла полный рог.

— Пасть бы мне жертвой за вас! — повторила она с чувством. — Вы теперь знаете дорогу в этот дом, и двери его всегда будут открыты для вас. Дай Бог, чтобы и после меня вы не дали ему опустеть… В моем возрасте уже поздно загадывать что-то на будущее, и я прошу об одном: когда меня не станет, пусть двери этого дома время от времени открываются для вас самих и для ваших гостей… Вы можете отдыхать здесь летом. Будете приезжать сюда с детьми… У меня никого нет, кроме вас, вы вернули меня к жизни, наполнили радостью мое старое сердце. Кому же, как не вам, я могу оставить свой бедный дом? Чатри, ты всегда был мне хорошим соседом, поэтому прошу тебя, послушай. Я уже стара, и если меня не станет, помни: никто не имеет права на мой дом, кроме Доме и его семьи. Чатри, Ната, пасть бы мне жертвой за вас, прошу еще об одном: и после меня любите их, как своих детей, как кровь и плоть свою, не забывайте мою просьбу. Они согрели мне сердце на старости лет, и дай Бог счастья им самим и их потомству… А болезни их пусть перейдут ко мне, — боясь расчувствоваться вконец, она выпила и перевернула рог, показав, что он пустой.

— Матрона, — сказала Ната, — ты так говоришь, будто завтра тебя уже не будет в живых.

— Кто знает, когда придет мой час? — ответила Матрона. — Лучше успеть, чем опоздать.

— Перестань, — смущенно проговорил Доме, — неужели ни о чем другом нельзя поговорить?

— Матрона ничего лишнего не сказала, — заступился за нее Чатри. — Когда она еще приедет сюда, а высказаться-то нужно. Пусть она живет долго, но обычай есть обычай. Родственники и односельчане должны знать, кому она оставляет свое имущество… Доме, — продолжил он, — благодать этого дома исходит от Матроны, и если ей так угодно, дай Бог, чтобы ты и твоя семья не дали оступиться этому дому. Матрона надеется на вас, и дай Бог, чтобы вы оправдали ее надежды… Будьте счастливы, и да продлятся ваши дни.

— Не бойся, Матрона, — улыбнулась жена Доме, — этот дом никогда не оступится.

— Пасть бы мне жертвой за тебя, — Матрона склонила голову к ее плечу.

Чатри же и Ната поняли жену Доме по-своему. Им было неприятно, что чужой человек в чужом селе вдруг предъявил свои права на чужой дом, и они замолчали, насупившись. Доме тоже мало что понял и удивленно смотрел на нее.

Чтобы отвлечь их от дурных мыслей, Матрона наполнила рог. Выпив, Доме сказал жене:

— Пора ехать.

— Не спешите, — взмолилась Матрона, стараясь хоть немного еще задержать при себе сына — вам же не пешком идти. Посидите еще.

Жена Доме поняла ее.

— Матрона, — подмигнула она, — дай ему выпить полный рог из своей руки.

Доме подивился своей жене, но ничего не сказал, лишь покосился недоуменно.

Между тем Солтан наполнил рог и передал его Матроне. У нее появилась возможность прикоснуться к своему сыну, и, взволнованная,

она подошла, положила руку ему на плечо и поднесла к его губам рог.

— Кто не выпьет молча, — сказала она, — пусть увидит мою могилу.

Она ощущала тепло своего сына, и ей казалось, что рука ее приросла к его плечу, они стали единым целым, и биение сыновнего сердца отдавалось в ней самой, и она боялась отнять руку от его плеча, боялась, что ему станет больно, так больно, будто ее отрубили. Но Доме выпил, она убрала руку и удивилась тому, как легко и просто это получилось.

Мужчины встали из-за стола, и сердце ее сжалось: сейчас она проводит сына, чтобы никогда больше не увидеть его.

— Подождите, — сказала она, волнуясь, — хочу вас напутствовать перед дорогой.

Губы ее дрожали, словно на старости лет она начала заикаться.

— Пусть все ваши пути ведут вас к счастью, — она подняла рог, и он тоже дрожал в ее руке. — Пусть вас оберегает святой Уастырджи, пусть прикрывает вас от невзгод своим правым крылом. Пусть моя душа ляжет вам под ноги и сгладит все ухабы на ваших дорогах. Если есть на свете дорога к счастью, пусть она станет вашей дорогой…

Сердце ее билось, готовое выскочить из груди, и слова, которые она произносила, казались ей чужими. Она понимала, что нужно сказать что-то другое, и даже знала что, но те, нужные слова, так и не родившись, умирали в ее сердце, умирали с горьким плачем, и чувствуя, что плач этот вот-вот прорвется, она остановилась в отчаянии, замолчала.

— Ты молишься не хуже, чем жрец в нашем святилище, — смеялась Ната.

Мужчины вышли. За ними — Ната и Венера. Жена Доме осталась, и Матрона, взяв ее за руку, сказала:

— Ты знаешь теперь дорогу к этому дому и постарайся, чтобы после меня он не опустел.

— Не бойся, — улыбалась жена Доме, — не опустеет. Собой клянусь тебе.

И тут же перестала улыбаться, увидев, что Матрона дрожит вся и никак не может унять дрожь.

— Что с тобой? — встревожилась она. — Ты простудилась?

— Да, наверное… Сейчас пройдет.

Когда они вышли со двора, Доме и Солтан уже сидели в машине. Доме протянул жене тряпку и сказал:

— Протри-ка стекло, запылилось совсем.

Матрона, опередив ее, взяла тряпку и стала протирать стекло, мягко и осторожно, как бы лаская машину своего сына.

— Достаточно, — сказал Доме.

Она зажала тряпку в руке и отошла в сторону.

— Счастливо оставаться, — попрощалась жена Доме, садясь в машину.

Матрона стояла в стороне и боялась, что кто-нибудь вспомнит о тряпке, выйдет из машины и заберет ее.

— Завтра приеду за тобой, — сказал сын и включил зажигание.

Она поняла — сейчас они уедут, уедут, уедут, и она тоже уйдет…

— Доме, — вырвалось у нее, — Доме!

Он высунул голову из машины:

— Что?

Она подумала: если ответит, подойдет к машине, они возьмут у нее тряпку, отберут у нее тряпку, отнимут у нее тряпку, отнимут и увезут с собой. Почему-то ей казалось, что только эта тряпка еще связывает ее с жизнью, дает какую-то надежду. На будущее? Она молча смотрела на них, смотрела и не понимала — почему они не уезжают? Что еще хотят забрать у нее? Все, что у нее было, теперь принадлежит им, она ничего не пожалела, ничего не оставила себе. Так чего же они ждут? У нее ведь ничего нет… Когда машина отъехала и скрылась за поворотом, она с тряпкой в руке пошла домой.