Матросская тишина (сборник)

Лазутин Иван Георгиевич

— Соскучился по нему?

— Он не из тех, по ком можно соскучиться, — ухмыльнувшись, ответил Барыгин.

— Это почему же?

— Чем-то он напомнил мне робота. Молодой, а душу из него выпотрошили в первый день рождения.

— Больше любишь следователей с душою лирика? — насмешливо спросил Ладейников.

— Уважаю следователей, которые в нашем брате видят не навоз и не падаль, а человека. — И, помолчав, спросил: — Вы будете вести дело?

— Я буду вести ваше дело.

Допрос, как обычно, начался с трафаретной анкеты: фамилия, имя, отчество, время рождения, место

рождения, национальность и гражданство, родной язык, образование, партийность, семейное положение, место работы, род занятий, должность, служебный телефон, отношение к воинской обязанности… От обычной кадровой анкеты он отличался лишь тем, что в фирменном бланке протокола допроса стояли и такие вопросы, которых не предусматривает гражданская кадровая анкета: в ней были обозначены дополнительные графы: имеете ли судимость, за что, по какой статье, когда?.. Ответы на эти вопросы Ладейников записывал механически. Лишь на графе «образование», в которой записал: «8 классов», Ладейников задержался:

— Дальше учиться не захотел?

— Дальше меня не захотели.

— Это почему же?

— Стране нужен рабочий класс. Одними лимитчиками Москву не построишь. А сам к станку москвич не бежит. Его нужно подвести к нему. Подвести за руку, через ПТУ.

— Наверное, учился так себе, шаляй-валяй?

— Не блестяще, но и не хуже тех, кто из восьмого шагнул в девятый. А через два года все получили аттестаты.

— Почему ты-то не шагнул, как другие? Не хотел?

— Я-то хотел, да моя мамаша послушала своего отца-пенсионера, моего деда.

— Что же сказал твой дед?

— Он сказал: «Барыгины — в седьмом колене мастеровые. К станку его, обалдуя, если, кроме гитары и двора, в голове ничего нет».

— И дед убедил мать?

— Мать он убедил. А меня обидел.

— Двух моих дружков-соклассников родители-торгаши убедили в другом, хотя учились они хуже меня и поведением тоже не блистали.

— В чем же они их убедили?

— В том, что в нашей стране конституцией дано право на образование. Что нужно кончать десятый и идти в институт. Правда, свои убеждения они подкрепляли подарками директору школы и завучу. Ну а те — люди добрые: раз такое горячее желание у деток торгашей учиться — дорогу им. А меня и еще человек семь, детей работяг, замели в ПТУ.

— И ты обиделся?

— Очень!.. — И, словно спохватившись, Барыгин задал вопрос Ладейникову: — Гражданин следователь, а ответы на эти вопросы тоже пойдут в дело?

— А что, трудно отвечать на них?

— Да не трудно… Не люблю, когда в душу лезут.

— Ну хорошо, будем тогда по делу. — Ладейников прочитал вопросы в том порядке, в каком они были записаны в протоколе допроса: — Имел ли судимость ранее, когда, за что, по какой статье судим, на какой срок осужден?.. Надеюсь, это уже по делу? — Ладейников посмотрел на Барыгина и подумал: «Ведь не глупый, и лоб светлый, и взгляд ясный, и сложен крепко. Но озлоблен. И, как видно, озлоблен очень рано, где-то после восьмого класса…»

— Это по делу. — Барыгин помолчал и, чем-то озадаченный, вяло улыбнулся. — Уж больно много вопросов сразу. Расцепите их на части, гражданин следователь, так будет для вас удобнее.

Ладейников

понял просьбу Барыгина.

— Ну что ж, расцепим. Итак, первая судимость. Когда?

— Тринадцать лет назад…

— За что?

— Кража.

— Карманная?

Лицо Барыгина передернулось в брезгливой гримасе.

— Не мое амплуа. — Барыгин потряс перед собой широкой тяжелой кистью руки. — С моей-то кувалдой в свой-то карман еле залажу, а в чужой — при первой попытке накроют.

— Квартирная? — спросил следователь.

— Да! Все три судимости по одной статье. Сто сорок пятая.

— Грабеж?

— Да.

— Когда был совершен первый грабеж?

— Я же сказал: в пятьдесят пятом году. А еще точнее — двадцать второго июня. Как раз совпало с днем начала войны и с получением моими школьными дружками аттестатов зрелости.

— Это имеет какую-нибудь связь с аттестатами старых школьных дружков?

— Да! — твердо ответил Барыгин. — Если не прямую, то косвенную. Они получали аттестаты, а я заработал срок.

— Какой?

— Четыре года.

— Срок прошел без зачетов?

— От звонка до звонка. — Увидев на столе Ладейникова сигареты, Барыгин попросил закурить. — Не угостите, гражданин следователь? Два дня ни одной затяжки.

— Кури. — Ладейников пододвинул Барыгину сигареты и спички.

— Спасибо.

— А второй грабеж когда совершил?

— Второй?.. — Барыгин, словно что-то припоминая, вскинул голову. — Второй?.. Через неделю после того, как два моих старых дружка по школе, сынки торговой номенклатуры, получили дипломы об окончании Плехановского института.

— Какой факультет?

— Советская торговля. — На этот вопрос Барыгин, ухмыльнувшись, ответил незамедлительно, словно давно его ждал.

— И получили хорошее распределение?

— Думаю, что неплохое. Оба пошли товароведами в крупные универмаги Москвы.

— По семейной традиции?

— Как видите.

— Когда это было?

— Это было через год после того, как я освободился. И тоже летом, а точнее, в августе.

— Грабеж был совершен в пьяном состоянии? — спросил Ладейников.

— Нет, гражданин следователь, эти вещи по пьянке не делаются. Где-то у Хемингуэя я вычитал: «В двух случаях пить нехорошо: когда пишешь и когда сражаешься». Я бы его поправил и добавил: «И когда идешь на взлом квартиры». Это делать нужно обязательно трезво.

— Как вижу, у тебя на этот счет есть целая теория? — съязвил Ладейников.

— Теория не теория, но кое о чем мозгую.

— И какой же был второй срок?

— На всю железку. Групповая. Часть вторая. Семь лет.

— И тоже без зачетов?

— Вы же грамотный, гражданин следователь. У рецидива зачетов не бывает.

— Есть ли связь твоего последнего грабежа, который был совершен неделю назад по улице Станиславского, с твоими предыдущими грабежами?

— Связь прямая, — хмуро ответил Барыгин и глубоко затянулся сигаретой.

— В чем выражается эта связь? — Пристально вглядываясь в посуровевшее лицо подследственного, Ладейников ждал, что тот сейчас скажет что-то такое, что прозвучит желчной иронией в ответ на его вопрос.