Матросская тишина (сборник)

Лазутин Иван Георгиевич

— В том, что она совершена после успешной защиты кандидатской диссертации одним из моих школьных дружков, о которых я вам уже говорил.

— Где он сейчас, этот твой школьный дружок, который не дает тебе покоя?

— Неделю назад, после шумного банкета в «Метрополе» по поводу защиты диссертации, мой школьный дружок уехал отдыхать на Солнечный берег в Болгарию. Уехал вместе со своей сердобольной мамашей, которая вот уже около двадцати лет работает директором одного из крупнейших ювелирных магазинов в Москве. Да вы ее можете знать. Личность популярная на Олимпе московской

торговли.

— Понятно, — сказал Ладейников. — Теперь вопрос тоже не для протокола. Тебе приходилось после отсидки встречаться со своими школьными дружками, один из которых уже кандидат наук, а другой… — Ладейников замешкался.

— А другой, как мне известно, возглавляет крупнейший продовольственный магазин на Ленинском проспекте.

— Вы все-таки поддерживаете старую школьную дружбу?

Горькая, ядовитая усмешка покоробила губы Барыгина.

— Они сторонятся меня как чумы. Обходят за километр, если увидят издали. А ведь когда-то были оба у меня в шестерках. А гниду кандидата я однажды спас, когда он тонул в Клязьме. Я сам из-за него тогда чуть не отдал богу душу.

— И где же проживает твой старый школьный дружок, которого ты когда-то спас и который сейчас отдыхает в Болгарии?

Барыгин бросил взгляд на протокол допроса.

— Адрес у вас в протоколе уже записан. Еще при задержании.

— Повтори еще раз.

— Можно и повторить: улица Станиславского, дом семь, квартира двадцать четвертая.

Ладейников поспешно перевернул страницу протокола допроса, пробежал ее глазами и, словно еще не понимая, что тут не просто совпадение, а один и тот же адрес, спросил, кинув строгий взгляд на Барыгина:

— Так выходит, ты ограбил квартиру своего школьного друга?

— Из таких друзей, гражданин следователь, нужно варить хозяйственное мыло, а они лезут в советскую торговлю и в науку. — Барыгин докурил сигарету почти до конца, так что она стала жечь пальцы. Он не знал, куда ее бросить.

— Потуши и брось в урну. — Ладейников показал на плетеную пластмассовую корзину, стоявшую в углу. — Ну, а эти двое: Темнов и Шамин?.. Давно их знаешь?

— Недавно.

— Когда и где познакомились?

— В парке «Сокольники» месяц назад.

— Знал, что оба сидели?

— Нет.

— Интересно, как ваш брат рецидивист ухитряется каким-то особым чутьем выходить друг на друга? Никак этого понять не могу.

Слова следователя Барыгина рассмешили.

— Гражданин следователь, тут заложена тайна природы. Вам ее не понять. Гуси и лебеди, рожденные на Севере, осенью летят через моря и океаны в теплые страны. Первый раз летят, а с дороги не сбиваются. И прилетают, куда им нужно. Так и мы: чутьем, нюхом за версту друг друга чуем. По взгляду, по походке…

— Да, интересно… — неопределенно сказал Ладейников. — Впору можно писать об этой невидимой связи рецидивистов исследование.

— Не пропустят. Да и не напишешь, гражданин следователь, если сам не пройдешь через эти медные трубы. А это трудно. — И, словно вспомнив что-то веселое, всем телом подался вперед. — Вы когда-нибудь были в Костроме?

— Нет, а что?

— О, это

очень интересно… Гражданин следователь, если будете в Костроме, то экскурсовод обязательно вам расскажет, как в прошлом веке монахи и монашки прорыли под Волгой тайный ход. По одну сторону Волги был мужской монастырь, по другую — женский. Как раз друг напротив друга. Ну вот, любовь-то, она у монашек человечья. А может быть, даже посильнее в кельях-то тянет на клюковку. Ну и начали рыть монахи и монашки тайный ход: с той и с другой стороны. Целый год рыли.

Тайну хранили, как гробовую. — Барыгин смолк, жадно глядя на пачку сигарет в ожидании разрешения закурить еще.

— Ну и что, дорылись? — спросил Ладейников, пододвигая Барыгину сигареты.

— Дорылись. Торец в торец, как по какому-то сверхточному прибору, который еще не придумали горные инженеры для строительства тоннелей.

— Нет, Барыгин, насчет горных инженеров — ты брось! У них все есть. Сейчас проходчики тоннелей выходят навстречу друг другу с точностью до дециметра.

— Ну, может быть… Это я для красного словца. — Барыгин жадно затянулся сигаретой и продолжал: — Так вот, наш брат, кто годами хлебал за проволокой баланду, как волк волка, видит друг друга издалека. Вот так и я снюхался с Темновым и Шаминым.

— И оба сразу же раскрыли свое прошлое?

— А что им в маскарад играть? О Шамине я слышал на Колыме. Имя его когда-то гремело.

— Кличка есть?

— А как же? Без клички нашему брату нельзя. На Колыме его звали Рысью.

— За что так зло?

— Рысь — человек коварный и жестокий. Не прощает предателей и подлюг.

— А Темнов?

— Темнов — тряпка. Ломовая лошадь. Недаром и нарекли Верблюдом.

Допрос пока протекал так, как и планировал его Ладейников, если не считать некоторых побочных отступлений, которые не были обязательными в ходе расследования. Бросив взгляд на листок, где у него был написан план допроса, он дошел до пункта о Валерии Воронцове.

Ладейников взглядом показал на магнитофон, стоявший на столе перед Барыгиным.

— Ну а теперь поработаем с музыкой, не возражаешь?

— С превеликим удовольствием. Только вы почему-то, гражданин следователь, нарушили статью сто сорок первую УПК РСФСР.

— Каким образом я нарушил ее? — удивился Ладейников, который к магнитофону при допросе обвиняемого прибегает впервые.

— В этой статье сказано, что о применении звукозаписи следователь обязан уведомить допрашиваемого до начала допроса.

— Я вас уведомил в начале допроса, — сказал Ладейников и уже хотел было достать из портфеля Уголовно-процессуальный кодекс, чтобы прочитать статью сто сорок первую, но удержался. Не решился обнаружить свою неосведомленность перед обвиняемым.

Улыбка на лице Барыгина была самодовольной и в некоторой мере торжествующей.

— А ведь в сто сорок первой статье УПК РСФСР, введенной в августе 1966 года, черным по белому сказано, что звукозапись, если она применяется, должна отражать весь ход допроса, а не часть его. А вы свою музыку хотите включить, когда мы уже с вами досыта наговорились.