Матросы Наркомпроса
Шрифт:
Сергею Петровичу удалось добыть только сто электрических лампочек, хотя требовалось двести пятьдесят две. Вместо трех тонн кровельного железа школе давали только половину. А над душой директора еще висели неоплаченные счета на двадцать пять тысяч рублей.
Берте Львовне нельзя было придумать менее удачный момент, чтобы показать Сергею Петровичу испорченную трубу из школьного оркестра. Рассыльному опять пришлось бегать за военруком и старшим политруком, а затем искать по всей школе капельмейстера и председателя местного комитета Василия Игнатьевича Артяева.
— Доложить? — спросил его Гена Ковров.
— Не нужно. Я сам, — сказал Святогоров и потянул на себя массивную филенку. У Сергея Петровича удивленно вскинулись брови.
— Надеюсь, вы не собираетесь решать судьбу ученика без классного руководителя? — услышал Генка Ковров и весь обратился в слух.
— Командира взвода! — поправил из угла старший политрук.
— Тем более, — решительно сказал учитель и сел на стул.
Уфимцев с раздражением переводил взгляд с покореженной трубы на странного, по-граждански развязного педагога. Хотя Сергей Петрович тоже не был настоящим военным, он считал, что в спецшколе все должно быть более официальным.
— Как будем списывать? — спросила Берта Львовна.
— Стоимость инструмента — двести рублей, — вторил в унисон капельмейстер.
— Нельзя потворствовать, — поддерживал председатель месткома. — Так всю спецшколу можно разнести по косточкам.
— А как трудно было выпросить у шефов комплект духовых инструментов, — говорил Константин Васильевич Радько.
«Выгонят или лишат формы», — подумал рассыльный и крепче прижался к двери. Ему было жаль непутевого Димку, который сам накликал беду.
Старший политрук Петровский по обыкновению сопел и не торопился с выводами. Только один Святогоров знал, что нельзя повесить на Майдана такую сумму. Мальчишка оставит школу наверняка. Утром у Михаила Тихоновича была Димкина мачеха и все рассказала.
Сергей Петрович вспомнил о письме. Его принесла на днях гражданка Мымрина, член родительского совета содействия. Группа родителей жаловалась, что их дети стали гораздо хуже успевать по алгебре и геометрии. В дневниках недавних отличников прочно обосновались посредственные, а иногда и плохие оценки.
«Преподаватель Святогоров сеет в учениках недоверие к утвержденным программам и стабильным учебникам, заставляет сомневаться в правильности ответов в задачниках и даже в формулах, открытых человечеству корифеями науки. А сам он кто? Рядовой учитель. Уроки ведет подозрительно тихим голосом. Как же после этого верить ему самому?»
Директор конфиденциально посоветовался с Василием Игнатьевичем Артяевым. Предместкома хотя и не преподавал математику, но также оказался невысокого мнения о методических способностях Святогорова.
Вопрос со Святогоровым предстояло решать. Но директор удивился, отчего плохой преподаватель ведет себя так независимо.
— Можно подумать, — сказал Михаил Тихонович тихим
— Отец погиб? В финскую? — заинтересовался старший политрук.
— Может быть, все это следовало выяснить заранее? — обернулся к нему Святогоров. — Но в данном случае я полагаю главным другое. Майдан не виноват. Не он разбил инструмент. За что же его наказывать?
Раз уж речь зашла о педагогике, обиделся Сергей Петрович, самое время вручить Святогорову жалобу родителей. Но тут вмешался Петровский и заявил, что совсоду надо больше внимания обращать на детей из малообеспеченных семей.
— Не только совету содействия, — ехидно заметил военрук. — Вам тоже. Тем более что вы с Майданом как будто старые знакомые.
Евгений Николаевич запыхтел, кожа у него сравнялась цветом с яркой шевелюрой. Старший политрук на реплику не реагировал и стал выяснять у математика, как была испорчена труба.
— Не удивлюсь, — сказал Политура, — если завтра соседи музыкантов рехнутся и изведут все трубы.
Радько тоже согласился с тем, что настоящий виновник происшествия сам капельмейстер. Кто разрешал ему раздать инструменты по домам? После такого оборота дела Михаил Тихонович посчитал, что он здесь лишний. Математик удалился так же вежливо и решительно, как и вступил в разговор. Сергей Петрович не успел ознакомить его с родительским письмом.
В итоге дежурство у Генки Коврова выдалось очень познавательным. Он убедился, что и в дальнейшем нет никакого резона избегать этой почетной вахты. Он даже совсем забыл о своем обещании вести себя сдержанно и достойно, чтобы отец за него не краснел. Почетная вахта еще не кончилась, а Генка уже размагнитился и потерял бдительность. Возмездие обрушилось без всякой задержки.
За горячим спором никто в кабинете не обращал внимания, как в приемной все время возникали шипящие звуки, будто кто-то пытался изобразить дикцию директора. Теперь же, когда судьба Майдана была решена, Сергей Петрович вопросительно посмотрел на дверь. По всем признакам по приемной мчался паровоз. На полном ходу чокались буферами вагоны, с ритмичным свистом металась в золотнике кулиса Стефенсона.
Константин Васильевич Радько выглянул из кабинета, и было слышно, как он упрекнул:
— Вы ведь не в цирке, а на службе.
Локомотив со всего маху затормозил, а Радько, вернувшись обратно, засмеялся:
— Рассыльный отрабатывает флотское «Яблочко», Между прочим, получается.
— Занимаются черт знает чем, а на контрольных двойки, — недовольно процедил директор. — В гороно сегодня говорили: «Со всего города собрали отличников. Где же они теперь?»
Потом Уфимцев вышел в приемную и лично объявил рассыльному наряд вне очереди.
— Многих беспокоит снижение успеваемости, — поддержал директора председатель месткома. — Например, преподаватель физики Дормидонтов, — тут он со значением взглянул на Радько, — считает это результатом увлечения игрой в солдатики.