Матросы

Первенцев Аркадий Алексеевич

— Ишь выкаблучивается, сосунок!.. А вот и Хорькова бригада.

Подъехали к свежезапаханному полю.

— Участок Машеньки Татарченко, — сообщил Помазун, — работает, как молния. Фигурой вся в изгибе и на деле бритва…

Чернозем лежал жирными сизоватыми окалинами. Земля дышала. Каждый такой погожий день — это сотни тонн просушенного и проветренного до янтарных граней зерна, масличного и грызового подсолнечника, табака, риса, сахарной свеклы…

Стояли щедрые дни в Сечевой степи. Раскинулась вокруг неоглядная равнина! Начало ее взбегало по крутояру Кубани, а края сникали в приазовских лиманах и дальше,

на востоке, терялись в таких же равнинах. Куда ни направь свой путь: на Маныч или в Ставропольщину, к Пятигорью или к Сальску — повсюду поля. Далеко-далеко на границах великой равнины стояли горные охранные кряжи Кавказа, в ясные дни сверкали снега и ледники Эльбруса, и протянулись за Кубанью-рекой невысокие, плечистые отроги Главного Кавказского хребта, похожие на вечерние кучевые хмары, преграждающие доступ к Черноморью холодным циклонам.

Как цветастые маки в пыреистом травостое, вкраплены в поле девчата, работающие на уборке сахарной свеклы.

— Давай тут подзадержимся. Девчата тут распрекрасные, — Помазун закрутил вожжи на баранчик линейки, спрыгнул.

— Раньше казали, бог на помочь, а зараз, девушки, як дела?

— Дела идут, контора пишет, — ответила одна из девушек, отвернув платок и показав курносое приятное личико, вымазанное от загара «жировкой».

Подошла Машенька, покачивая бедрами. Огоньками горели ее яркие глаза.

Машенька тряхнула головой, поправив волосы короткой стрижки, и подала руку.

Помазун, уперев кулаки в бока, осматривал девушку с явным удовольствием. Машенька недовольно прижмурилась:

— Ты брось эти штучки!

— Да кралечка же ты, Машенька! Сережки-то какие! А ушки! Эх, вот полюбила бы такая, все бы отдал!

— Придет время, полюблю.

— Меня?

— Чего тебя? Кого-нибудь полюблю… — Обратилась к Петру: — Вы к нам помогать?

— Могу и помочь. Мы хотя на море бураков не сеем, а от крестьянского дела не отвыкли.

— За это можно похвалить. — Машенька строго сдвинула узкие черные брови — на них блеснули бисеринки пота — и посмотрела немного печально на поле, широкое и длинное, густо уставленное бунтами необрезанной сахарной свеклы. К ним еще прикоснутся руки девчат молодежного звена Машеньки Татарченко. Она вынула платочек из-под резинки короткого рукава ситцевого платья, быстро отерла губы. — Вы не отвыкли на море, а нам здесь и отвыкать некогда, от зари и до зари то удобрения вносим, то полем, то молотим, подкармливаем посевы. И так — бесконечно. Я вот на видовой прополке и заболела, простудилась на ветру, схватила воспаление легких…

Помазун по-прежнему разглядывал Машеньку глазами непревзойденного станичного сердцееда.

— Не много ли приходится работать руками? — осторожно спросил Петр.

В голосе Машеньки появился оттенок иронии:

— Насчет замены ручного труда машинами? Так, что ли? — переспросила она.

— Маша, над механизацией не смейся, — сказал Помазун, и смешливые искорки запрыгали в его глазах.

— Ты бы лучше помолчал. Как молчишь, вроде все в порядке, как откроешь рот — сразу теряешь в глазах населения…

— Ишь какая! Напала, словно кобчик на полевую мышь.

— Ладно, отвяжись, мне ответить надо по-серьезному, а ты со своими остротами. Тошно тебя слушать. — И повернулась к Петру. — Вообще, конечно, машин пока маловато. Если говорить для газет,

то все нормально. Приезжают фотографы, даже с кинохроники были. Согнали четыре комбайна и принялись их снимать. Красиво. А для понимающих людей — глупо. Никогда комбайны четверками не работают. Комбайнеру отводится массив, с него спрашивают так же, как с трактористов. Если, например, запустить сразу подряд, один за другим, пять тракторов, то попробуй выясни потом, кто хорошо пахал, а кто плохо… А ручного труда много еще. Свеклу руками обрезаем, руками в бунты сносим. Есть свеклокопатель. У нас, правда, выкопал, потому что передовые мы, а у других нет, руками копают еще. Зерно тоже приходится в большинстве руками лопатить, сортировать. Есть один показательный ток в колхозе, механизированный, так он всего не обработает… Да вон сам бригадир жалует. Он все дополнит.

Хорьков шел не торопясь. Под его сапогами потрескивала ботва, каблуки оставляли глубокие вмятины.

— Заманивают, Петр, на колхозную работу? — спросил Хорьков. — Здоров, моряк! Их послушать, так сама персидская княжна захочет на бураки.

— Не угадал.

— Меня, что ли, поругивали?

— Нет. О тебе разговора не было.

— Тоже плохо. Чем меньше разговора, тем меньше славы.

— С тебя славу уже на карборундах надо отчищать, — заметил Помазун и в ответ получил немилостивый погляд бригадира.

— Ручного труда еще много. Массивы ишь какие! — сказал Петр.

Машенька отошла к звену и принялась за работу. Видимо, она не хотела мешать разговору.

Хорьков надавил пальцами погнутое крыло линейки, железо не поддавалось. По запыленному крылу вывел: «Срочно в ремонт».

— У вас, на корабле, пыли-то нет. Три — четыре раза в сутки приборка, а тут ее хоть отбавляй. С земли летит.

— К чему ты так?

— Насчет ручного труда. Можно пять коробов наболтать девчатам о механизмах, и станут они ждать, из-под платочка выглядывать. А наше крестьянское дело особое, это не то что уголь рубать. Там он лежал миллиард лет и столько же еще пролежит, только крепче будет. У нас время все решает. Нам некогда ждать механизмы, работать надо. Руками, плечами, чем хочешь. Вон твоя мамаша с больными ногами форсирует график. Ее не неволили, а она дома не осталась. Значит, коллективное, артельное дело дорого для нее.

— Ты тогда меня неправильно понял. Разреши объясниться?

— Говори.

— Ты прав, когда за коллектив заступаешься.

— Как же! Конечно, прав.

— Но и в коллективе можно работать по-разному.

— Тоже согласен. Дальше прошу.

— Бурлаки баржу тащили по Волге тоже коллективно?

— Не видел их.

— На картинке видел?

— Конечно. Картина художника Репина.

— Петька все ближе к воде, — заметил Помазун. — Здорово, видно, его в море купали.

— Ты, Хорьков, против такого коллектива? — спросил Петр.

— Чтобы бечевкой баржу тащить? Конечно, против!

— И я против. Пришло время, потянули баржи буксирами.

— Ты говоришь о развитии техники вообще или применяясь?

— Только лишь применяясь.

— Я просто внес поправочку, Петя, чтобы тебя не повело в сторону.

— Чтобы с курса не сбился, — сказал заскучавший Помазун, с отвращением относившийся ко всяким политическим спорам, когда и так, по его мнению, все было совершенно ясно.