Матросы
Шрифт:
Камышев фланелевой тряпочкой протер стол, счеты, папку «На подпись».
— В райкоме был?
— Был.
— Зачем вызывали?
— Наверное, сообщили тебе зачем.
— Ничего не говорили.
— Директор МТС нажаловался.
— Чем он недоволен?
— Людей не сразу ему дал для Закубанья. Выступает, мол, Камышев на всех собраниях с ультрапатриотическими речами, а на деле его патриотизм хромает на одну ногу.
Латышев наклонил голову, не то соглашаясь с тем, что говорили в райкоме о Камышеве,
— Еще что?
— Я им насчет кукурузы: ломать-то ее придется вручную, а руки у нас забирают, да и подсолнухи еще стоят, как сироты. А они мне насчет базиса и надстройки.
Камышев принялся подписывать бумаги.
— База и надстройка… «Апрельские тезисы».
— Важнейший материал, — Латышев хмурился, не поддаваясь на юмор. — А ты что, против изучения «Апрельских тезисов»?
— Ну и пластырь ты, Латышев, — укорил его Камышев. — Гляди ты еще мне партийное дело присудобишь. Знай наперед, по «Апрельским тезисам» я трехлинейку взял, подсумки с патронами и отправился в путь-поход за нее, за революцию. «О кооперации» тоже помогло. Помнишь, у Ленина: одно дело фантазировать, другое — практически строить социализм, чтобы всякий мелкий крестьянин мог участвовать в построении. Помогла мне и эта книжка… Я заинтересован политграмоту в рост пускать или, того вернее, делать из нее посевной материал отличной всхожести…
— Кто же возражает? — придирчиво спросил Латышев.
— Никто не возражает, а изучать заставляем, как «отче наш». У нас до войны в кружке Осоавиахима пять лет подряд начинали с винтовочного затвора. Пройдем затвор, а тут каникулы… А после каникул опять с затвора начинаем… А началась война, выдали кое-кому осоавиахимовские винтовки, глядим, они без затворов. Вот тебе база и надстройка! Знаешь, с чем их едят?
— Объясню, если хочешь.
— Объяснить мало, а практически… — Камышев зашагал по комнате, на ходу поправляя завернувшиеся половики.
— Секретарь райкома советовал укреплять базу? — спросил Латышев. — Зря же он в теорию не полезет.
— Советовал. Вот я и размышляю. В своем деле я так понимаю базу: земля — это база, а вот зернохранилище или конеферма — надстройка. Не будет базы — земли, — не будет ни зернохранилища, ни конюшни, так как в нашем крестьянском деле все дает земля: из нее растет и конь, и овца-рамбулье, и мельницы, и дом — словом, все надстройки. В том числе и мы с тобой, Латышев. Итак, надо укреплять базу, а укрепим — и надстройки появятся. И человеку легче будет… Как ты думаешь?
— А что секретарь сказал?
— Ну вот. Опять двадцать пять, за рыбу гроши. Что секретарь сказал! А что Маркс сказал?
Камышев почмокал губами, хитровато посмотрел на Петра и переменил тему разговора.
— С утра опять Помазуном занимался, — проговорил он. — Скажу тебе, Латышев, ну и надстройка этот бригадир! Для него стоило бы телесное
— Что же он натворил?
— Вместо того чтобы с кормами поспешить, вольтижировку организовал. Поругал его — снова обиделся. Видать, репетирует для цирка.
— Стало быть, так, — согласился Латышев.
— Мало его прорабатывали, Иван Сергеевич.
— Трудный человек! Его с одного захода не отшлифуешь.
— Скорее возвращайся, Петр, — сказал Камышев, — люди нужны, а на вольтижировщиках далеко не прогарцуешь. Грозится еще Помазун на мотоцикле вверх ногами проехать. И проедет.
Камышев присел к столу, проверил какие-то документы, пощелкал на счетах, что-то подправил в одной из бумаг, покачал головой.
— Наша Дунечка по-своему арифмометр переучивает. Как прислали этого шевелюристого бухгалтера, так ее точно в кипяток окунули. Вареная ходит… Раньше бухгалтера все лысые, степенные, пожилые бывали, а теперь… женихи. Наш-то директор МТС и Архипенко зацепил, планами своими ему голову забивал. Вот жизнь у человека — завидки берут. Как маятник, между райкомом и крайкомом, туда-сюда.
— Ты не прав, Михаил Тимофеевич, — возразил Латышев. — Дело у него идет. Пашет, сеет, убирает. Что же тебе нужно? Чтобы он еще сабли глотал или огонь из воды высекал?
— Он-то и высекает искру из воды, — продолжал свое Камышев. — Знал я одного ненормального гражданина, так тот все вымеривал и высчитывал, сколько километров до планет. И пришел к такому заключению: ближе всего — Луна. До нее каких-то чепуховых триста тысяч километров. Заверял меня — через двадцать лет на Луне кабачки сажать будем. А сам для двух свиней корм разделить не мог.
— Ну, Кирилла Ивановича нельзя сравнивать с твоим лунным огородником, — сказал Латышев. — Человек он хозяйственный, хотя немного и увлекающийся.
— Дунечка еще может увлекаться. Наврет — над ней есть предартели, поправит. А ему увлекаться не по званию. Объясни, Петр, что он предлагает.
— Вы же знаете, — сказал Петр. — Но если хотите, пожалуйста. Я на Кирилла Ивановича не обижен, на меня он в райком не жаловался, я могу, как я понял…
И он передал мысли и соображения Кирилла Ивановича.
— Переведем на практику планы Кирилла Ивановича, — сказал Латышев. — Он, по-видимому, хочет сломать границы в мозгах колхозников…
Камышев беспокойно шевельнулся:
— Осточертели колхозникам все эти взломщики и ломщики. Чуть что — берут кирку и ну ломать мозги у нашего брата. А у самих в мозгах каша, только каша недоваренная… Котелок-то на плечах холодный…
— В мой огород камень?
— Один запустил,- — буркнул Камышев, — не утерпел.
— Спасибо за откровенность, — на лице Латышева проступили красные пятна, и даже не загоревшая под редкими волосиками бровей кожа покраснела.