Матросы
Шрифт:
Гаврила Иванович старался как бы свести за руку на землю уставшего к вечеру человека. Чумаков сам нуждался в разумном совете.
— Чего ты хочешь? Знаю твои жилищные условия. Тоже на одном энтузиазме долго не поедешь… Угадал?
— Не совсем, Иван Васильевич…
— Дочка-то — невеста, видел, красавица… — Улыбка светло тронула грубые черты его лица. — Была бы площадь, мужа-морячка привела бы, а так где жить молодым? На подлодке?
— На подлодке нельзя, верно.
— А как ревматизм? На непогоду
— Еще помнишь про мой ревматизм?
— Как же не помнить! Декабрьский штурм! Фон Манштейн и его триста тысяч головорезов прут на нас, а ты угадывал, быть ли летной погоде… Помню… Времечко пришло и ушло, теперь война как в тумане. А знаешь, Гаврила, грустно становится. Тогда какое ко мне доверие было, ай-ай! Всем я был правильный, ни одного упрека, осуждающего взгляда. А сейчас небось косят меня за углами, как спелый пырей, а?
— Кто косит, кто копны кладет, — уклончиво ответил Чумаков и сразу же приступил к делу. — Я хочу кое-чем поделиться с тобой, Иван Васильевич… Время у тебя осталось?
— Погоди, позвоню члену Военного совета. Просил приехать… Надо решать вопрос с Панорамой, голову надо Тотлебену отливать — ведь оторвало ее снарядом. Стадион тоже нужен. Беда! Крутишься как лошадь на корде.
Пока Чумаков собирался с мыслями, председатель позвонил адмиралу, условился о встрече с ним и попутно выговорил машины флотской автобазы для подвозки бутового камня.
— Слушаю, Гаврила Иванович. — Председатель положил руки на стол, наклонился к собеседнику.
Чумаков вытащил из кармана тетрадку, разгладил ее ладонью, вздохнул, застенчиво пригляделся к собеседнику.
— Работаю, как сам знаешь, на восстановлении, Иван Васильевич, а дело-то плохо. Переваливаемся на куцых ногах, с одышкой… А чтобы скорее город поставить, нужно нам…
И, увлекшийся своими проектами, Гаврила Иванович, не обращая внимания на заскучавшего председателя, принялся подробно излагать ему планы добычи камня, широкого фронта работ…
— Тогда и ты перестанешь сатанеть, — заключил Чумаков свои выкладки.
Председатель пропустил через губы глубочайший вздох.
— Не то? — спросил Чумаков. — Говори, не обижусь.
— Гаврила Иванович, деньги нужны на это. Д е н ь г и. И не из наших двух кошельков, а из государственного кармана. Для таких планов нужно решение правительства. Это сотни миллионов рублей. А так что? Облака вроде и густые, а киселя не наваришь…
— А как же добиться решения?
— Не так просто. Если бы один Севастополь нуждался…
— Все же, как решают там? Кто-то должен доложить?
— Конечно, и мы, и флот по своей линии…
— Докладываете?
— Понемногу. С оглядкой. А больше в своем собственном соку варимся. Еще флотские имеют размах, а мы,
Чумаков помедлил и тихо сказал:
— Севастополец же я…
Иван Васильевич откинулся в кресле и принялся мечтать вслух о том, какой нужно бы выстроить город, как распланировать, куда выйти с новыми улицами.
— Надо расширяться к Херсонесу. Скажешь, воды там мало, грунт кременистый? Зато просторы какие! А вода и сады вслед человеку придут. Сами не придут — притянем. Когда-то давно шумел Херсонес. Какую торговлю вел, какие виноградники были на древнем Трахейском полуострове! По моему мнению, флотский народ, конечно, должен тут жить, ближе к твоему железному водоплавающему хозяйству, а гражданское строительство надо туда вытягивать. — Председатель медленно встал, прошелся из угла в угол. — Да что выгадывать у пустого закрома? Севастополь в развалках, а мы Херсонес заселяем. Такие уж, видно, все мы, помечтать любим…
— А вот ты меня своими мечтаниями больше убедил, Иван Васильевич, чем докладом о своих заседаниях.
— Вон как! В чем же я тебя убедил, старина?
Приближался момент, когда надо было высказать свои мысли другому, а как еще он их примет?
Иван Васильевич задержал протянутую ему на прощанье руку, сказал:
— Подожди, Гаврила. А не стыдно нам будет? Скажут там: сами не могли решить. — Иван Васильевич присел в кресло и усадил против себя старого товарища по несчастьям. — Ты не знаешь, а нам приходится частенько слышать упреки оттуда. Каждое новое письмо в Москву — подзатыльник местному руководству. Даже если самое высокое начальство письма не читает, кто-то дотошный ведет им учет, нанизывает как бублики на нитку. Как полная вязка набирается — нас по макушке.
— Неужто и вам попадает? — обрадовался Чумаков.
Его просиявшие глаза развеселили председателя.
— А ты думаешь, у нас сахар? Скажу тебе откровенно: кресло современного руководителя начинено динамитом. Никто не знает, когда бикфордов шнур догорит и кто спичку чиркнет… Я принял сегодня двадцать три индивидуальности, и минимум пятнадцать из них уже строчат на меня письма по восходящему принципу. А это, Гаврила Иванович, бублики, связка, бикфордов шнур.
— Бедные вы люди, а мы-то вам завидуем.
— Напрасно. Не завидуйте. — Иван Васильевич взъерошил куцыми пальцами свой некогда изумительно золотистый чуб, ныне подпаленный по вискам и с затылка белыми огоньками. — А тебе помогут. Есть зацепка — ты старожил, разбомбленный. Теперь бы какую-нибудь писульку от тебя выудить, и мой бюрократический нрав будет полностью удовлетворен.
Гаврила Иванович без лишних фраз, чуточку посапывая в усы, извлек из бокового пиджачного кармана сочиненную бригадой бумажку и протянул председателю.