Матушка Надежда и прочие невыдуманные рассказы
Шрифт:
"Выемка" и тот, "серенький", притащили еще одну ноль восемь. Я опять отказался от стакана и купил себе еще пива.
– Давай познакомимся, - сказал Витек, когда я вернулся с кружкой.
– Я ведь думал, ты Юркин друг.
Мы еще раз церемонно пожали друг другу руки.
"Выемка" разлил портвейн, и они выпили.
– А помнишь, как с солдатами дрались?
– сказал "серенький".
– С солдатами драться не надо, - сказал Юрка.
– Чего с него взять. Он по своей воле, что ль, сюда приехал? Это еще хуже, чем в зоне. Там ты хоть знаешь, за что сидишь. Украл, убил или там подрался. А солдат - чего? Приходит он домой, а ему повестка: кружка, ложка и поехал... Чего его бить, он не виноват.
– Нет, - сказал Витек, - я тебе говорю: с солдатом лучше не вяжись. Шел я тут мимо части ночью. Смотрю, солдат девку у забора наладил. Я его за плечо, говорю: "Я - второй". А он мне: "Пошел ты..." - говорит.
Тут я наверх глянул, через забор еще лезут пять рыл. Ну, я - бежать. Откуда только ноги взялись... С солдатом лучше не связывайся.
– А чего с ним вязаться, он не виноват, - сказал Юрка.
– А ты сам кем будешь?
– спросил у меня Витек.
Пришлось представиться.
Витек свистнул.
– Это хуже чем прокурор,
– КГБ, что ли?
– сказал "выемка".
– Хуже, - сказал Витек.
Тут я попросил разрешения как-нибудь отыскать его,чтобы потолковать по душам.
– X... с тобой, - сказал Витек, - приходи. Только пораньше приходи. Вон Борька меня почему сегодня поймал, он в полседьмого пришел.Я еще сплю. А так бы ни х... он меня не нашел. Я уж пошел шляться. Я жене зарплату до копейки приношу. Девяносто рублей. Я ее никогда не обижаю. Ограблю кого или там что - ей всегда пятерка, десятка. Она мне только говорит "Не надо мне твоих никаких денег. Только ты не пей". А я не могу. Как стакан попал, так все... Дочка у меня два с половиной года. Любит меня, ужас как. К ней не идет... "Я, - говорит - к папе". Я иной раз по пьянке думаю, повеситься мне... "Мне, - говорит, -денег твоих никаких не надо, не пей только... Ты на себя посмотри, весь ты порезанный, поцарапанный... То ты с ножом идешь, то с молотком, то с топором...". Ну, х... с тобой, приходи... А только я не думал, что ты это... Я думал, ты из щипачей.
В четвертой кружке пиво оказалось каким-то водянистым и кисловатым на вкус. Я с трудом допил и поднялся из-за стела.На прощание Юрка сам мне вручил свой адрес.
– Заходи, - сказал Юрка.
– Особенно летом. В июне. У меня не дом - дача. Раздевайся, загорай. Клязьма - рядом. Яблонь у меня тридцать штук, а вишен не счесть. Заходи.
Я еще раз пожал руки всем четверым и вышел на солнечную мартовскую улицу.
1971 г.
Миллион двести тысяч
– Садись, садись... Свободно. Присаживайся. Она сейчас уберет. Чего? Обедать пришел? Тоже хорошее дело. А я вот пиво пью. Между прочим, сейчас его в городе нигде не достанешь. Только в ресторане.
Я сегодня с женой поссорился, а ну тебя, думаю... И пошел пиво пить. Городишко у нас паршивый, куда денешься? Только в ресторан... Тут чего - льнокомбинат, текстильные фабрики, незамужние ткачихи составляют большинство. Завод осветительной аппаратуры, его пока заключенные строят. Да вот наш учебный центр, считается ДОСААФ... А я - инструктором. Летчик не летчик, а вроде того... Не то в армии, не то на гражданке. Не поймешь. Я под миллион двести тысяч попал. Слыхал тогда? Хрущев пошутил в шестидесятом году. Нас парней таких молодых, здоровых... Миллион двести тысяч.
Чего я тогда был? Курсант, идеальный человек. Двадцать пять пачек Беломора нам давали... Девушка, еще пару бутылок... А как получилось? Кончил я первоначалку, попал в боевое. В Кинешму. Инструктор у меня там был Рубакин. Такой спокойный человек. Не ругался даже. Один только раз обозвал меня. Мудак, говорит, ты... Инструктор - бесподобный. Он теперь в пилотажной группе...
Приезжаем в Кинешму. Там такое помещение - что ты! Всюду паркет. Мы там пол не мыли - полотером его. Там до пятьдесят третьего года учились немцы. Вот для них и расстарались. Паркет, в туалете кафель... Между прочим, немцы - они на желудок слабые. Поносят, дрищут... Мне инструктор-старик рассказывал. Как лето, так они поносят. Не с кем летать... А Рубакин теперь в пилотажной группе. Его все знают. Персидский шах приезжает, а он на сверхзвуковом начинает дорываться. Он, между прочим, там у них погорел. Из-за этого дела. Закладывает. Сейчас насчет этого строго. Был капитаном, срезали до старшего. Можно было выгнать его, но пилотяга бесподобный... это раньше было. В шестьдесят первом, в шестьдесят седьмом. Ребята гонят самолеты с Москвы, с парада. Летят парой, расстояние пятьдесят метров - видят друг друга. По радио: "Давай?" - "Давай!" Вынимают по четвертинке, раскрутили и туда ее... А сейчас строго. Пульс, давление. Если сомневаются, трубку тебе дадут на анализ. Иначе нельзя.
А вон Гагарин-то с Серегиным. С похмелья они были с великого. А там, между прочим, руководителя полетов оправдали вчистую. Он им так и сказал: "Я запрещаю вам". Но ведь Гагарин. А Серегин-то был командир полка. Взяли машину, взлетели
– сверхзвуковой хлопок. Очевидец-пастух рассказывает. В километре от него под углом семьдесят градусов. Ну как так можно? Скафандр с головой в сторону, сигара в земле... Искали их в течение месяца. Как археологи. Найдут кусочек мяса, кисточкой его и - в институт. Найдут деталь и - в институт. Сам он виноват. Не может быть, чтобы летчик погиб так по-дурацки. Серегин-то полковник простой, ему бы там в кремлевской стене не лежать никогда. Самолет, видимо, разрушился. Он для этой скорости не приспособлен.
Не говорят нам всю правду. У нас вот приказы бывают, если кто разбился. А о Гагарине приказа не было. Их вертолетчики тогда искали, рыскали... А очевидец - этот пастух. Первый раз, говорит, прошли - такой звук, чуть не упал. Второй раз, смотрю, сигара падает. Градусов под семьдесят... Девушка, еще бутылочку...
Да, пошутил тогда Хрущев. В мае шестидесятого года. Тысяча сто человек нас - ждем приказ. Или в часть, или на х... на гражданку. Двадцатого мая приказ. На гражданку. А мы уж летали, летчики...Оформляют, одевают в офицерскую форму... В июне выхожу на гражданскую. Жизнь только что начинается, и она бьет меня по мозгам. Хрущев мне тогда, сука, крылья подрезал. Я бы сейчас самое меньшее майор был по моему здоровью... Вот, говорят, пиво с солью пить нельзя. Печенку разъедает. А я скажу - чепуха. Если у человека есть здоровье, ни черта ему не будет...
Ну, выхожу на гражданку. Молодой я, диплом у меня. Прихожу на завод. Берут на испытание двигателей.Там двигатель реактивный ревет. Поставят его за бетонной стенкой, а ты глядишь в зеркало. И целый день ревет. Там мужики по пятнадцать, по двадцать лет работают. С работы идем, они выжрут по стакану и вот орут, вот орут... Там не орать нельзя. Глухие все на х... от такой работы. Я им говорю: "Чего вы орете? Тут же на улице дети". Идут, орут, матюгаются...
Я пришел к начальнику: "Ну тебя на х... с такой работой, я глохнуть не хочу". И меня в сборочный цех. По сборке двигателей... Вызывают в военкомат. "Поедешь на сборы в Вологду". А я в то время фуражку вот с таким бы козырьком надел, чтобы не видеть его, небо-то... Обижен я был ужасно... Миллион двести тысяч он тогда пошутил... Потом мастером по бетону работал. Вызывает меня подполковник."Ты, - говорит, - летчик. Зачем ты в пыли ковыряешься? Езжай в Тулу в Аэроклуб". Ну, я поехал. А там мне начальник говорит: "У тебя налета не хватает". А я ему: "У вас женщина работает, и вы меня не берете". Повернулся и пошел. Догоняет меня на лестнице. "Напиши, - говорит, - в Калугу, в Тамбов и вот сюда. Там, - говорит, - учебные центры". Ну, я написал. Думаю, откуда быстрей ответ придет, туда и поеду. Отсюда начальник, полковник Жаринов, сразу мне написал. Приезжай, дескать, но никаких квартир... Ладно, думаю, чего ждать? X... на х... менять - только время терять. Приехал. Четыре года на частной квартире жил. Сейчас - все нормально. Квартиру дали - две комнаты. Мне только что обидно? Теперь приезжает летчик, он только, извини за выражение, из м... вылупился, а ему уже квартиру. А я четыре года на частной страдал... Начальник, между прочим, полковник Жаринов из Монина. Сейчас - в запасе. С высшим военным образованием. Он имел квартиру там, в Монине, а тут прямо у нас в центре жил.
Тогда чего были курсанты? На самолетах еще летали. Мальчишки - девятнадцать лет. Зашумят они там, он прям в трусах бежит наверх и начинает их по-всякому... Человек был страшный. Он не любил людей. Ему кинуть за борт человека ничего не стоило. Он был засранец в этом отношении. "Ты, - говорит, - мне не нужен". Идиот был самый полнейший. У нас в центре забор, а в нем - дырка. Так вот он по вечерам встанет около дырки, курсант из самоволки лезет, он его - хоп! Он имел, сволочь, квартиру в Монине, а сам тут жил. Там семья, а тут он один. Делать-тоему не х... На танцплощадку ходил. Чего там - мальчишки восемнадцать-девятнадцать лет. Он туда приезжает на машине. Курсанты как увидят его - полковник!
– и через забор. Потом летчики все поднялись, все-таки убрали его от нас. И все были рады - легче работать. И, между прочим, он, если речь с курсантами говорить будет, обязательно начнет с туалета, с уборной... И этим же кончит. Как штык. "Вот, - скажет, - вы приходите садитесь в туалет. Прежде чем сесть, ты наметься, наметься туда. Посмотри, а потом уже делай..." И речь дальше толкает... Вы все сволочи, и тому подобное...Ругает их, ругает... А в конце опять: "Прежде чем садиться, ты наметься, наметься. Посмотри, а потом уже клади..." Но он был хозяйственник. Кончил монинскую академию, "поплавок" имел. Умный мужик, хозяйственный. Но он нечеловечный был человек. Вот, как Хрущев ахнул про Сталина и про всех, и он мог так сделать... Еще бутылочку!..