Матушка Надежда и прочие невыдуманные рассказы

Ардов Михаил Викторович

Дай тебе Бог дожить до моих годов, да вот так-то бегать, как я бегаю... Девятый десяток дожила, помирать пора... А я все бегаю, все бегаю... Летось-то уж не знаю, как и жива осталась. Натерпелась страху-то. Надо бы поседеть али дурочкой быть, а я вон все за Бога держусь. Только Он и спас. Лежать бы мне теперь в яме, да вот Бог свободил. Не пришел, видно, час-то...

Уж не ведаю, в каком и месяцу, только что осенью... Пахать приехали, везде пахать. Все усадьбы. У нас-то тут, в Вантине, только что в двух домах и живут. Мой - третий. Четвертый еще стоит, да только сломают его скоро. Не дадут ему быть. А живем-то все по две да по одной. В маненьком дочь ушла от мужа, тут живут. В крайнем, там - одна.

А была ведь наша деревня восемнадцать домов. И уж все подчистую нарушилось. Как скотину от нас угнали в чужой холкоз, так тут все и побегли. Кто на станцию, кто в Горький, кто - куды... А тут гляжу - батюшки мои!
– председатель. Конечно, уж он на машине ездит. "Бабушка, твой огород будем ломать".
– "Нет, - говорю, - не будете".
– "Нет, -

говорит, - будем!" И так-то строго сказал: "Пора подыхать!" А я: мол, я нарочно буду жить!.. Так и уехал. И этим, трактористам-то, видать, сказал, что, дескать, не пахайте. Постояли, постояли, да и поехали. В соседней деревне, в Каширине, семь огородов ломали. Ломали, да корчевали, да пахали. Там, в Каширине, домов семь еще не нарушены. Там большая деревня-то, поболе нашей. На два порядка было... Вот там и пахали. У тех не ломали, в коих живут. Потом гляжу - опять к нам едут. Батюшки мои! Дерево на тем конце повалили да повезли на тракторе-то в Илевники. Они тама, в Илевниках-то, на квартире стоят. Какие у них трактора, уж я не знаю, у них чего. Ведь корни-то какие, и все выломали. На тракторе эдак-то не выломаешь, а у них такие способные машины... Ну, я тут маненько сметила... Тоже уж не пробка. Пошла скорей в соседнюю деревню, у Паши Анисимовой там ночевала. Вроде как тогда еще не обробела. Пошла утром в церкву, в город, да там нашла подружку. Побирушку Поленьку.Она все у церквы стоит, милостыньку просит. Поклонилась я ей в ножки. "Уж пойдем, Поленька, Христа ради. Поживи ко мне".

С ней-то и были вдвоем. Кабы не она, уж бы не жива была... Вот ведь и сейчас рассказывать не могу - плачу. А они все в Каширине там ломали. Потом гляжу - прошли мимо окошка. Я как увидела, так меня затрясло. Всю затрясло... Ну, думаю, конец... Машины-то они тама на свободных участках бросили. Сами прошли мимо окна. Долго их не было. Уж чего там делали - не знаю. Выпивали, нет ли? Уж трезвые не пойдут. Пришли в дверь. Бот! Бот! Бот!
– в дверь-ту кулаками. Меня хоть затрясло, а все ж не сшибло. "Кто тут?" - "Отпирай!" - "А чего вам нужно?" - "Отпирай!" - "Не отопру!"- "Сказано последний раз: отпирай!" А я говорю: "Я, мол, не отопру. У меня, мол, приехал внучонок с товарищем.." Сама набираюсь духу - вру. Никого ведь у меня нет. Только что она, Поленька. "Не отопру!
– говорю, - У меня, мол, внучонок с товарищем выпивши на печи лежат. Если вас, мол, впустить, что у вас, мол, получится? Они там выпивши двое - внучонок с товарищем. Кто, мол, первы в тюрьму-то пойдет которы..." А сама уж не могу. Привалилась к стенке на мосту в колидоре... Ну, говорят:" - "Огород ломаем твой... Обломаем, - говорят, - огород". А я мол: - "Нет, не обломаете. Кто, мол, кому обломает? Двое-то вас не упустят. Внучонок с товарищем..." А и нет никого. Одна Поленька. А они как хлопнут в дверь - ногой ли, чем... Я к стене-то так и упала. Лежу...А уж слыхать - загремели трактора-ти... Вроде как в Каширино... А я лежу. Поленька-то, Поленька-то мне: "Офросенька, поехали!.. Офросенька, поехали..." А я лежу. Принесла она воды-то холодной. Намыла меня, попила я маненько... Утром-ти встали, глядим, яблони, терновник поломаны... Скорей в город. Она-то в церкву, а я к Славику, к внучонку.
– "Ныне же езжай за мной, я там не могу жить".
– "Ныне, - говорит, - не могу, я работаю".

Другим-то утром взял машину да забрал меня в город... Так ведь всю зиму и не жила тут, дома-то... И уж откуда они приехали с такими-то тракторами? У нас нет таких и тракторов, кои дерева ломают. Может, говорю, пожаловаться кому на них да на него,на председателя-то? Он знает, поди, им и фамилии... Только внучонок говорит: - "Не надо, баба. Сам боюсь. С такими людьми свяжешься, еще убьют. Хорошие бы терновник ломать не стали. А с такими-то связываться..."

Сыновий сын - внучонок Славка. Ты видал ли его? Мать его рано померла, маленьких их двое покинула. Да отец с войны не пришел. Двух сыновей у меня война эта взяла, да зятя - третьего. А мужа-то у меня еще на той войне, в четырнадцатом году убили... Вот они мне двое внучат и остались... Вырастила их как своих. Так-то он, Славка, хороший. Только уж винцо стал выпивать. Пьет-то мало, оно его сразу сшибает. Вот придет, скажу, был ты у меня, не велел ему выпивать ни капли. Только что не послушает. Теперь еще бабы-то озорные. Ой, какая плутовка ему попалась. Пришел выпивши, она брякнула его на пол - да и лежи... Нехорошо. Тощий он стал. А вот, гляди, восьмой год с ней живет. Я ей ничего не сказала, только поревела да уехала. Всю-ту зиму не жила дома. Слава Тебе, Господи, люди-ти хорошие еще есть.

Второй год на квартире держут. Вот и живу. Сплю у них на печи. Благодать! Молоко - не считаются, коли не грех, наливают... Я ведь и смолоду так-то привыкла: среду и пятницу соблюдаю - пост... А как же?.. В среду-то Его, Спасителя, пымали - в каких Он руках-то, а мы тут наедимся? А в пятницу-ту распяли Его, а мы опять наедимся да напьемся... Да...

А вот по весне опять перебралась домой. Уж больно охота в своих-то стенах помереть. Всю жисть тут прожила, ведь всю жисть... Наверно, уж годов шестьдесят... Куда там? Боле... Восемнадцать годов сюда замуж вышла. Вот и считай. Купили мы дом-то этот с мужем. Сначала-то старенький был, а потом купили этот. Купили после дяди. Он уж двести годов стоит. Это лес-то мугревский, дедушков... Вон, гляди, бревны-то какие. Летось сымали на фотографию. Все измерили, все, все-все бревны. Все записывали и вышину, и потолок, и печь-ту... Ну, начисто все. Увезем, дескать. "Наверное, - говорят, - бабушка,

в музей уедешь". А я: "Нет, не поеду. Останусь, мол, тут, не уеду". Всю жисть тут. Никуда не уезжала, нигде не работала, опричь крестьянского-то дела. Нигде не странствовала...

А вот и наш холкозный-то председатель, Петров Василь Иваныч... У него контора-то в Пировых, а сам-то он федурниковский. Тоже, может, выпивши был. "Помирай, - говорит, - скорее. Пора, - говорит, - помирать". А я мол; "Не хочу".
– "А когда?" - говорит. "А вот коли наживусь". Это уж его дело. Он приказал пахать тракторами-то тими... Вот его бы постращать-то бы маненько. Притянуть бы его маненько хоть с какого краюшку... А ты в лето-то у меня еще побывай. Не один раз побывай. Вот лук пойдет, огурцы... Побывай к старухе-то, побывай... Уж кабы не Бог, да не Поленька, да не сумела бы я наврать, то уж теперь бы я, поди, заживо в яме-то сидела. Толкнули бы, да и дело с концом. Живу бы бросили погребать. Ям-то у нас полно. Вон у меня три ямы да рядом три...

Да вот Бог свободил. Не знаю, надолго ли... Вот так и лето буду на Бога надеяться... Я все за Бога держусь. Вот и человека он мне дал - Поленьку. А теперича мне - чего? До ста годов надо доживать... Обязательно. Чего ж теперь делать-то?

март 1971 г.

Отец Михаил

– Ну, чего глядишь? Чего смотришь?.. Тут ведь церква была, острожная церква. А теперь тут милиция, вон участковые сидят. Она, церква, без колокольни так и была, вроде как без главы... Так-то колокола висели, а главы-то не было, и паперть под ней... А внутри она, так-то небольшая церква, вся без колонн, целиковая. Один Алтарь. И священник тут один - отец Михаил. Старый был старый, а прозорливый...

Вот и слушай, слушай, коль охота... Тогда еще была русско-немецкая первая империалистическая война. Аккурат в половине сентября пятнадцатого года. И вот пятнадцатого-то сентября поступил тогда манифест-то от Императора, от Николая... Дескать, Божию милостью, Мы, Николай Второй, Царь Польский, Царь Астраханский объявляем всем нашим верноподданным, дескать, коварный враг Германия напала на Советский Союз.... то есть тогда еще на Россию, а поэтому, дескать... Не помню уж, как тут высказаться... Приказываю мобилизовать всех ратников второго ополчения... Ая-то аккурат был ратник второго ополчения. Значит, и мне приходится служить. И было мне в то время тридцать два года, в шестнадцатом-то уж году...

Двадцать шестого числа марта месяца мы и приехали с женой сюда, в город. Ночевали тогда в постоялом дворе. Двор Березина - на самом базаре. Аккурат угольный-то дом. Ну, по тому времени, конечно, постоялый двор. Кроме ночлегу наверху у него была чайная... В шесть часов утра у него был подъем, а полседьмого можно уж идти наверх, чай пить в чайную... Отпивши чаю в семь часов, пришлось нам с женой идти в военное присутствие, где принимают... Ну, вот, придя туда, узнаем, что приемка у них начинается в девять часов.Ну, чего делать? И вот в свободное-то время зашли мы с женой аккурат в эту церкву. В острожную церкву. И служил тут священник, старик лет восьмидесяти, как не больше... Отец Михаил...

Молилось тут женщин-старушек человек вроде того двадцать-двадцатьпять. Ну, служба кончилась, начал этот священник давать Крест. Выждал я, как приложатся все старушки, и так-то последним подошел и я ко Кресту. А жена сзади, за мной... Приложился и говорю ему: "Батюшка, благословите послужить на службу..." И вот, несмотря на его старость, после моих этих слов он вроде как выпрямился и взглянул на меня таким прозорливым взором, что я не могу стоять на этом месте. Пришлось сдать шаг назад. И вот он, священник, сделав крест, поднял руку и говорит: "Благословляю, Федорушка, послужи, послужи... Ведь тебя Федором звать-то?" Которого я не видал сроду, а он называет меня по имени, Федором... Ни я его, ни он меня сроду не видались, не знались... "Надо, надо, - говорит, - постоять за Веру, Царя, Отечество. Благословляю, благословляю! Ведь война пройдет недолго, недолго. Конец ей близок, близок. Вы уж были там, вон сколько там народу-то... И все идут, все идут..." Это - в присутствие-то. Вроде он с нами не был, а как будто там и был. Потом подходит под благословение жена. Со слезами на глазах. Он благословил и говорит: "-Не плачь, не плачь, молодуха, Бог милостив..." " - Батюшка, - говорит, - у меня больно детей-то много. Свекор параличной, свекровь-старуха семьдесят лет. С кем я буду работать? Все мал мала меньше... Старшей семь лет, а их пятеро..." " - Бог милостив, - говорит, - Бог милостив. Все сработается, все сработается это..." И опять повторил: "Войне-то конец близок, близок". Жена и говорит: "Батюшка, уж как на войну-то угонят, за день человека могут убить али искалечить. Может, придет калекой?.." Опять повторяет:"Бог милостив. Его на войну-то не пошлют. Он будет служить на окраине большо-ого города. Вот только сначала-то подольше, а потом частые, частые будут свидания". Тут он, отец Михаил, поднял вторично руку и благословил второй раз. И тогда уж я с полной надеждой вышел из церквы, от него. В душе уж был уверен я. С какой-то особой надеждой. По первости-то тогда угнали нас в Орел учился я там, в Орле, два месяца. А потом по особым спискам всех, кто что может работать, вызвали в Москву. Я как медник, паяльщик по профессии, служил на Преображенской заставе в Москве. Во второй запасной автомобильной роте... Аккурат на окраине большо-ого города. Все так оно и вышло. А на второй-то год уж и свидания, они у нас частые пошли. Через воскресенье. На пятичасовой поезд, на вокзал, и в ночь уж я дома... А служил на Преображенской заставе, до вокзала мне чего тут?.. Да...