Шрифт:
Пролог
Если бы Малыш умел плакать, он бы заплакал, но все его слезы закончились еще на безымянной станции, где мама успела вытащить его из горящего вагона, а потом бросилась назад — спасать немудрящие пожитки, захваченные из Ленинграда. Больше маму Малыш не видел. В полыхающую теплушку угодила фашистская бомба. Мальчика взрывной волной отшвырнуло в канаву, залитую ледяной жижей. Он пришел в себя на больничной койке. Потом был детский дом в Нижнеярске, откуда Малыша и еще нескольких мальчиков отправили на лето в шахтерский поселок Малые Пихты. Подкормиться. Правда, выяснилось, что малопихтинцы не слишком-то рвутся подкармливать «этих бандитов из выковырянных». «Бандитов» разместили в пустующей на каникулах школе. Кормили раз в сутки жидкой пшенной кашей, кроме нее
Несмотря на залежи стратегической медной руды, Малые Пихты и до войны-то не слишком процветали, а сейчас, когда почти все мужчины были на фронте, в руднике работали старики, женщины и подростки. Работали в три смены, спали по несколько часов в сутки, а потом копались в своих огородах, не разгибая натруженных спин, или горбатились на лесозаготовках. Детишки, кто помладше, собирали грибы и ягоды, наколачивали кедровые шишки, добывали дикий мед. Восьмилетний мальчик в рудник не годился. На огороды местные его не пускали, опасаясь воровства. Ватаги, совершающие набеги на тайгу, тоже не принимали Малыша к себе, справедливо считая городского обузой. Единственным местом, где можно было заработать на съестное, оказался Старый рудник в Медвежьем распадке. В отвалах пустой породы до сих пор, по слухам, находили кристаллы самородной меди, ценившейся на здешнем «черном рынке» очень высоко.
Малышу, само собой, ничего этого известно не было, но такой кристалл ему показал Прохор — четырнадцатилетний вожак заовражских, что держали в страхе весь поселок. Этот белобрысый верзила с крепкими костистыми кулаками мог запросто «накидать по сопатке» иному взрослому, но бледному, тщедушному детдомовцу по-своему благоволил. Мог отвесить щелбана, а мог и одарить лежалой хлебной горбушкой или горсткой кедровых орешков. Он и рассказал мальчику о Старом руднике. По словам Прохора выходило, что добраться туда не сложнее, чем сбегать на ставки искупаться. Малыш поверил, тем более что Прохор от широты душевной снабдил его половиной буханки, куском пиленого сахара, поношенным, но еще крепким ватником и саперной лопаткой. И показал кристалл. Тусклый красноватый камешек не произвел на пацаненка никакого впечатления. Камень как камень, только рыжий.
— Надыбаешь таких, тащи мне! — велел Прохор. — Получишь банку «второго фронта». Надыбаешь до хрена таких, будешь жрать от пуза.
Американская тушенка представлялась Малышу куда большей драгоценностью, нежели невзрачный медный кристалл, и ради нее он готов был не то что до Старого рудника — до самого Нижнеярска пешком топать. И потопал. День стоял солнечный и почти жаркий. Широкая, пусть и порядком заброшенная дорога ленивыми петлями сползала в Медвежий распадок, угрюмо ощетинившийся еловыми верхушками. Малышу шагалось легко. Босые ноги с наслаждением окунались в горячую сверху и прохладную в глубине дорожную пыль. В тощем сидоре за плечами приятной тяжестью подпрыгивала половина буханки. Малолетний охотник за сокровищами наслаждался предвкушением минуты, когда можно будет присесть где-нибудь на пенек или валун, отхватить зубами изрядный кус и не торопясь не прожевать даже, а растворить во рту приятно-кисловатый мякиш ржаного хлеба. А на закуску — немного пососать сахару.
Летний день все тянулся и тянулся. Дорога все сползала и сползала. Ели обступили ее со всех сторон. Солнце уже путалось в их черных по закатному времени верхушках. Малышу стало жутковато. Он вдруг сообразил, что совершенно один на пустынной дороге, пересекающей вечерний лес, а впереди его ждет не человеческое жилье и даже не озаренный электрическими огнями «Красный медник», а таинственный Старый рудник, о котором малопихтинские пацаны любили рассказывать разные небылицы. Будь Малыш собою прежним — избалованным ленинградским малышом, видевшим в жизни только заботу и ласку, он испугался бы и заплакал, но тот сирота-полубеспризорник, каким он стал за последние два года, плакать разучился. И потому мальчик лишь плотнее подтянул лямки сидора и припустил по забитой пылью колее что есть мочи. Словно для того чтобы подбодрить его, в молчаливом еловом бору вдруг раздалась барабанная дробь дятла.
Заброшенная дорога, весь день шедшая под уклон, начала заметно карабкаться
В котловине снова стало темнее. Малыш пожалел, что нету у него ни спичек, ни солдатской самодельной зажигалки вроде той, что похвалялся Сенька Кривой. Можно было разжечь костер — летние ночи в этом таежном краю совсем не теплые. Но чего нет, того нет, оставалось уповать на пещерку. Мальчик спустился к озерцу и начал осматривать почти черный в быстро тускнеющем закатном свете откос. Вернее — не столько осматривать, сколько ощупывать. Стена откоса была шершавой, холодной, но ровной. Отчаявшись, Малыш вспомнил о привязанной к сидору саперной лопатке. Если нет пещерки, можно выкопать ее самому. Он быстро скинул вещмешок, отвязал лопатку. Наугад ударил штыком. С шорохом посыпалась глина. Из последних сил пацаненок принялся рыть пещерку. К его счастью, грунт оказался довольно мягким. И все же, когда окончательно стемнело, в стене откоса была лишь не очень глубокая ямка.
Малыш воткнул в образовавшийся холмик сухой глины лопатку и побрел к озерцу, чтобы вымыть руки. Присел на корточки и замер, восхищенный отражением звездного неба в неподвижном зеркале озерной воды. Казалось, в котловину выработки упал клочок неба, вырванный из расшитого алмазами полога. Звезды едва мерцали, словно подмигивали маленькому человечку, съежившемуся на дне Старого рудника. Старший брат Малыша, Костя, до войны ходил в астрономический кружок, мастерил телескоп, вычислял число какого-то Вольфа. Он любил рассказывать младшему братишке о Луне, которая никогда не поворачивается к нам спиной, о Марсе, чьи обитатели построили каналы, о далекой гигантской красной звезде Бетельгейзе. Мальчик мало что запомнил из этих рассказов, сохранилось лишь ощущение чего-то чудесного, словно мороженое в жаркий день.
Брат Костя погиб на фронте, когда фашисты подошли к Ленинграду. Звездного неба с тех пор Малыш никогда не видел. Да и боялся он его, потому что чистое ночное небо означало очередной налет немецких бомбардировщиков. Вспомнив о них, мальчик без всякой жалости разбил озерное зеркало, вымыл не только руки, но и лицо. А после дотянулся до сидора и вытащил из него заветных полбуханки, которые не трогал всю дорогу. Хлеб оказался необыкновенно вкусным. Малыш и сам не заметил, как слопал половину. С сожалением сунул оставшееся в вещмешок. Зато вытащил кусок сахара, твердого, как алмаз, и принялся с причмокиванием посасывать, поглядывая уже на настоящее звездное небо. Глаза его стали слипаться. Он спрятал облизанный кристалл сахара. Набрал в сложенные ладошки воды. Красноватая звездочка на миг отразилась в крохотном озере, но мальчик ее безжалостно выпил.
Он проснулся оттого, что стало светло. Скрюченное в самокопанной пещерке тело занемело, ноги и руки разгибались с трудом. К тому же прохоровский ватник свалился, и босой, одетый в перешитое солдатское обмундирование мальчик изрядно окоченел. Малыш с трудом разлепил веки, удивляясь призрачному голубому сиянию, что бесцеремонно вторгалось в его нехитрые сны. Сияние лилось сверху, но это не было предвестием рассвета. Пацаненок со стоном вывалился из пещерки. Задрал голову до ломоты в затылке, всматриваясь в источник необычного света. Над Старым рудником медленно, по сужающейся спирали опускалось нечто темное, вытянутое как подводная лодка, хотя размером оно было с хороший крейсер вроде тех, что Малыш видел во время военно-морских парадов. Посредине днища «лодки-крейсера» зловеще алели расположенные треугольником огни. Таинственное голубое свечение исходило от заостренного носа или, может быть, — кормы. Кто разберет.