Маугли из Космоса

Антоний Марк

Эпилог

На вечерней зорьке она любила посидеть на завалинке. Хотя в августе на исходе дня было прохладно. Готовилась к посиделкам обстоятельно. Наряжалась, словно девка на свидание, даже губы слегка подкрашивала. Правда, туфли уже не надевала. Тесные они для больных ног, да и холодно в них. Валенки да побитая молью пуховая шаль были единственными уступками старости в эти дни. Баба Аля знала, что в поселке над ней посмеиваются.

Особенно — ровесницы. Завидуют, не иначе. Хотя чему завидовать? Одни вдовые уже. Другие еще по застарелой привычке допиливают мужей. Одиночеству ее завидовать? Тому, что растила сына сама? Правда, сын вырос — на загляденье. Не пьет, курить давно бросил. Нашел в дальних краях работу хорошую. Матери помогает. Хотя много ли ей нужно, старухе-то? Лучше бы вместо переводов этих внуков прислал к бабушке на каникулы. Да где там. Далеко живут. Так далеко, что времени на дорогу уйдет больше, чем те каникулы длятся.

Баба Аля догадывалась — сколько, но соседям не рассказывала. Не поверят. Да и лишний повод к насмешкам давать не хотелось. Не рассказывала и фотографий не показывала — ни внуков, ни невестки. Ей-то они казались — самыми красивыми на всем большом свете. А вот соседи не поймут. Может, и станут хвалить для вида, а в душе сплюнут да перекрестятся. Ну и бог с ними, с богомольцами. Когда советская власть кончилась, многие в церковь стали бегать. Да и ее, бабу Алю, уговаривали сходить, причаститься, покаяться, свечку поставить Николе Угоднику. Не поддалась. Хотя она единственная из всего поселка твердо знала, что небеса не пустуют, но знание это держала при себе. Ишь чего выдумали — исповедоваться! Она попу все выложит о муже своем невенчанном, о сыночке да внуках с невесткою, а поп на нее епитимью какую наложит, или как это там у них называется? За связь с бесами…

Сегодня выдался особенно хороший вечер. Тихо. Даже псы соседские брехать перестали. И моторы не тарахтели. А голоса людские перекликались на реке протяжно и печально. Баба Аля их видела — купальщиков. С завалинки всегда красивый пейзаж открывался. Особенно после того, как Миша немного укоротил штакетины забора — ровно настолько, чтобы вид не застили. Помнится, любили они посидеть на вечерней зорьке, вполголоса обсудить предстоящие дела, мировые новости или простенькие хозяйские заботы. Иногда Миша рассказывал ей на этой завалинке свои сказки. Особенно когда в небе начинали проклевываться первые звездочки и, как заполошные куры, принимались туда-сюда скакать метеоры. Сказки… Это она тогда думала, что любимый сочиняет. Лишь потом поняла… Да поздно.

Как Миша пропал с ребятами, она места себе не находила. Новый участковый

приходил вместе с тем самым следователем из Мирного. Допрашивали. Нехорошее подозревали о Мише. Особенно новый участковый старался, словно чувствовал вину за собой. Будто бы он, а не покойный Валериан Петрович, тогда помог Мише выправить документы. Кто бы его без документов взял в школу работать, тем более — учителем. Но Аля, тогда еще не «баба», отстаивала возлюбленного как могла. Много шума и суеты было. Учителя приходили, родители пропавших учеников. А что она могла им сказать? Знала немногим больше их. Потом Алю оставили в покое. И она принялась ждать. Двоих. Того, кто тихонько подрастал в ее утробе. И того, кто бродил в неведомых далях. И сама не заметила, как пристрастилась августовскими закатами сиживать на завалинке. Так ей было легче ждать — и в те, дальние уже, года, и после.

Иногда до нее доходили странные слухи. О «летающей тарелке» в карьере Старого рудника, например. Рассказывали, что командир мирновской мотострелковой части встретил на дороге пришлеца, взял бедолагу в плен и велел вести его, полковника, к той самой тарелке. И с тех пор, говорят, никто этого бравого вояку в глаза не видел. Невеста его, медсестра в части, погоревала-погоревала да замуж выскочила. Не дождалась. Баба Аля ее не осуждала. Понимала. Знала, каково приходится бабьему сердцу, скованному космической стужей одиночества. А сама ждала. Сегодня почему-то особенно. Что-то было разлито в прохладном, немного отдающем дымком воздухе. Будто не одинокая восьмидесятилетняя старуха сидела на завалинке, не сводя слезящихся глаз с медленно тускнеющего неба, а вся земля… Даже так — вся Земля, которая планета, мать всех матерей, с тревогой в эти минуты всматривалась в небо. Ждала. Чего?..

Над тлеющей полоской заката небо наливалось темной синевой — стремительно, словно Земля ускорила вращение. Только что был вечер — и сразу, будто рывком задернули занавес, высыпали звезды. Их было очень много. От края до края мира. Баба Аля никогда и не видела столько. Сердце ее испуганно заколотилось, угрожая сорваться в леденящую тьму. Она уже понимала, что ждала не напрасно. Что вот-вот, и полувековая мука ее кончится. Она даже привстала с завалинки… Темное округлое тело скользнуло по звездам, затмевая их плотной непроницаемой тенью. За ним — второе. И третье. И четвертое. Они шли одна за другой, совсем как в военной кинохронике — армады бомбардировщиков, но бабе Але не было страшно. Под бомбежками ей побывать не пришлось. Да и не в них дело…

Она дождалась.