Мауи и Пеле держащие мир
Шрифт:
— Гена, ты и иврит не знаешь, — съязвил рядовой Игорь Эскинд, — я же за тебя всегда все формы заполнял. И какой ты после этого еврей?
— Теперь уже точно никакой, — проворчал Резник, — ладно, если Даня решит, то я согласен. Буду туземцем Ниуэ. Какая мне, на хрен, разница, если разобраться? Даня, ну скажи что-нибудь!
Лейтенант Даниил Голдман задумчиво почесал в затылке.
— Сим, а сколько там этих палестинцев… В смысле, батаков.
— Около восьми тысяч.
— Черт! До хрена! А кто еще участвует в нашем деле? Ну, в ниуйских партизанах?
— Во-первых,
— Ты? — удивился лейтенант.
— Ага! Я буду транспортником и менеджером по сбыту продукции, если никто не против.
— Никто не против, — сказал Голдман, окинув взглядом свою команду, — а кто кроме тебя?
— Еще семь мертвых военных моряков США, взвод эмо из стран восточной Азии, усиленный проводниками-канаками, и несколько звезд запрещенной науки.
— Сим, ты будешь смеяться, но я ни хрена не понял, про кого ты сейчас сказала.
— Это не важно, — она махнула рукой, — вот, прилетим на Факаофо — Токелау, и познакомимся.
*46. Приключения фактов, несвоевременных для публикации
Ночь сменилась серыми предрассветными сумерками, и тот, кто осматривал бы окрестности курортного острова Сентоса с высоты птичьего полета, мог бы обратить внимание на эту 50-футовую моторную яхту, по форме напоминающую старый утюг. Вообще-то, исходно яхта выглядела гораздо презентабельнее утюга, но ударная волна выбила стекла, а осевшая сажа перекрасила нарядный белый корпус в серо-черный цвет. Ходовые качества яхты от этого не пострадали, и ночью она спокойно вышла из парковочной бухты на юго-востоке Сентосы.
Бригадный генерал Леметри, устроившийся в широком кресле рулевого, улыбнулся в сторону скорого восхода солнца, и хлопнул по плечу подполковника Томпсона.
— Мы с тобой хорошо сработали, дружище Томас: мы выжили в этой заднице и спасли пятерых гражданских, включая двух детей.
— Если честно, Сезар, то я бы сказал: четырех гражданских. По-моему, жизни Хамфри Чекселла ничего не угрожало.
— Еще как угрожало, — возразил Леметри, — я видел немало таких тряпичных субъектов, и точно говорю тебе: он бы не увидел этого рассвета. Он бы просто умер от страха.
— Сезар, ты серьезно?
— Да, абсолютно серьезно. Одиночество и страх добили бы его. Помнишь, как он лежал в позе эмбриона, когда мы его нашли в мастер-каюте? Он бы так и сдох на этом шикарном диване.
— Может ты и прав в принципе, — сказал американский подполковник, — но ты зря относишься к бедняге Хамфри с таким пренебрежением. Он человек искусства, и нельзя предъявлять к нему стандарты, по которым ты привык оценивать людей военной профессии.
— Какой он человек искусства? Побойся бога, Томас! Это просто фотограф, который выбился в модный ряд, потому что снимал все политкорректно, и лизал задницы влиятельным ублюдкам. Можешь считать меня грубым солдафоном, но за фото-сессию на конкурсе «мисс Вселенная» в Бахрейне его надо было просто застрелить. Хотя нет. Пуля слишком почетна для него. Всю эту сволочь, включая оргкомитет, модных репортеров и фотографов, надо было утопить в бочке с нефтью. Это было бы справедливо
— Сезар, они просто делали свою работу. Это их хлеб.
Французский генерал недоуменно посмотрел на американца, и через секунду заржал.
— Томас! Ты юморист! «Это их хлеб»! Блестяще! Слушай, ты уверен, что яхта за миллион евро должна проходить по разряду хлеба и других товаров первой необходимости?
— Ладно, — Томпсон вздохнул, — пусть я неточно выразился. Просто я имел в виду, что Хамфри занимается своим бизнесом, старается получить за это побольше денег, и никому не вредит.
— Не вредит? Черт возьми, дружище, он мне навредил. Он причинил мне моральный вред, как выражаются адвокаты. Когда я включил по TV тот конкурс, и увидел, как на подиум выходят девчонки в балахонах и в мешках на голове, причем не только эти арабские верблюдицы, но и девчонки из Европы и из Южной Америки, у меня сердце чуть не лопнуло. Говори что хочешь, Томас, но этот Хамфри Чекселл — продажная шкура.
— Слушай Сезар, ну неудобно же. Мы пользуемся его яхтой, и поливаем его помоями.
— Ерунда, Томас, он не слышит. Он вообще проспится только к полудню. Ты видел, сколько он вылакал виски от счастья, что пришли решительные люди, которые смогут вывести это грязное уродливое корыто из бухты, в которой плавают трупы, как шпроты в банке с маслом.
— У тебя чертовски поэтичные сравнения, Сезар.
— Да. Каждый француз вообще-то поэт, просто не всем выпадает шанс это реализовать.
Послышался острожный стук в дверь.
— Войдите, открыто, — откликнулся Леметри.
— Я принесла вам кофе, — сообщила камбоджийка Чау Пуэр, входя в рубку с подносом в руках. Посреди подноса красовался пузатый кофейник и сахарница, а по бокам — две чашки.
— Вот здорово! — обрадовался француз, — Только чашек явно мало. Ты что, не пьешь кофе?
— Само получилось, — ответила она, — я же работаю официанткой. Привычка не считать себя.
— Пуэр, — сказал Томпсон, — давай-ка садись здесь за столик, а я принесу еще одну чашку.
— Но, я и сама могу принести.
— Нет, — возразил он, — лучше это сделаю я, и заодно принесу…
— …Текилу, крекеры и банку лососевой икры, — договорил Леметри, — если тебе не трудно.
— Не трудно. А ты уверен, что лососевая икра хорошо пойдет к текиле?
— Абсолютно уверен. Еще ты можешь захватить три сигары, там в коробке из черного дерева.
— Никаких проблем, — сказал Томпсон и пошел в кают-компанию, где был неплохой бар.
Пока он искал все запрошенное, яхта двинулась. Это не удивило Томпсона. Они собирались с рассветом пойти к уцелевшей восточной части Сингапура. Но когда подполковник вернулся на мостик, то увидел по рулетке компаса, что курс не ост-норд-ост, а на ост-зюйд-ост.
— Куда мы идем Сезар?
— На индонезийскую строну пролива, — сказал Леметри, — на остров Бинтан. Там аэродром, там неплохие отели, там можно привести себя в порядок, отдохнуть, и улететь с пересадкой через Тембилан. А на сингапурской стороне сейчас такое дерьмо, что детям не надо это видеть.