Майдан. Нерассказанная история
Шрифт:
Я возвращаюсь, с боем отбираю этих четверых, и мы с помощником тащим их — уже полуживых — наверх, в квартиру родителей жены. Оставляю там помощника с ними и закрываю квартиру. Другого способа спасти ребят нет: их же никак не выведешь. Ужас того дня, эту совершенно неоправданную жестокость силовиков я долго буду помнить».
Попасться «титушкам» — это было самое страшное!
«Если кадровые офицеры иногда не решались стрелять, то эти отморозки стреляли направо и налево, — констатирует Турчинов. — От страха власть вооружила всех, кого могла. Всех, кто готов был убивать».
Вспоминает Андрей Шевченко:
«Между гостиницами «Киев» и «Национальный» стоит автозак.
Даже руководство «Беркута» и «вэвэшников» с трудом их сдерживало. Агрессия перехлестнула через край. Это уже была настоящая война. Надо было понимать, что если перед тобой человек в форме, то в любую минуту он может тебя побить, убить, покалечить. Что угодно…
Группу раненых мы выводили к «скорой помощи» — машины стояли на Липской, возле памятника Мануильскому (очень скоро его снесли; в настоящее время на этом месте пустой пьедестал. — С. К.). Мы тянем на себе раненых: сами они идти не могут. Одного парня мы тащим вместе с женой. И тут я впервые в жизни услышал звук свистящей мимо пули. Пули пролетали между нами, наверное «резинки». «Берку-товцы» это были или «вэвэшники»? Я не помню. Специально стреляли нам в спины — не для того, чтобы ранить, но для того, чтобы напугать, чтобы мы почувствовали: им ничего не стоит выстрелить в нас на поражение».
«Мне позвонил Арсений Яценюк — попросил вернуться в парламент. Опять все собрались в кабинете Рыбака. Присутствовали почти все руководители ПР: Рыбак, Ефремов, Новинский, Шуфрич, — вспоминает Александр Турчинов. — Уже поступила информация о первых жертвах, и все понимали, что этим, увы, не ограничится, поэтому меня начали просить встретиться с Януковичем. Убеждали как наши коллеги по оппозиции, так и депутаты ПР. Говорили, что я должен договориться о прекращении противостояния: так, чтобы силовики прекратили стрелять, а мы отошли обратно на Майдан. Потому что крови было очень много, и потерь было очень много.
Я согласился на встречу. Новинский связался с Администрацией и сообщил, что нас ждут. Но та еще была проблема — добраться в АП. Шли, естественно, пешком — все везде было заблокировано, везде шли бои.
Я зашел к Януковичу. Он, в буквальном смысле этого слова, бегал по кабинету — круги наматывал. Он был в истерике, кричал: «Я вас всех уничтожу! Всех закопаю! Вы не убежите за границу, не надейтесь. Я уже дал команду перекрыть кордоны! Вам всем конец, вас всех кончат!». Каждое слово через мат, но маты я повторять не буду.
«Всех» —
Да. Прежде всего. Говорю же: он был в неадекватном состоянии. Ну, я слушал это минут пять, потом говорю: «Виктор Федорович, будем считать, что я испугался. Может, теперь поговорим?». Я сказал это совершенно спокойным тоном, и на него это подействовало. Он весь как-то обмяк и опустился в кресло. «Давайте, — говорю, — находить какой-то формат, чтобы все-таки без новых кровавых жертв обойтись, уже и так слишком много крови пролито». Он что-то пробурчал себе под нос, потом отвечает: «Хорошо, как мы это будем делать?» — «Предлагаю следующее: ваши прекращают стрельбу, а мы отходим обратно на Майдан. После этого, вечером, собираем переговорную группу, которая уже наработает формат полноценного диалога. Прежде всего — возвращение к Конституции 2004 года. Сейчас это первостепенный вопрос, и его разрешение положит начало выходу из кризиса».
Он быстро согласился. Еще помню: уже через пять минут он начал рассказывать, что я «стояковый» мужик и он меня уважает… То есть его бросало из одной крайности в другую. Что характерно для человека с полностью истощенной нервной системой, выведенного из состояния равновесия.
Итак, мы поговорили, условились: они прекращают стрелять, мы возвращаемся на Майдан, а дальше уже работают переговорщики. Выйдя от него, я направился в парламент. По дороге связался с руководителями Самообороны, проинформировал о договоренности насчет перемирия, дал приказ отступать к Майдану.
Они с этим согласились?
Да. Потери были слишком велики. И вот мы начинаем отступать, а «Беркут», вместо того чтобы прекратить стрельбу, палит нам в спины и — на нашем отходе — начинает свое наступление. Причем наступление очень активное. Я еще в парламент не успел вернуться, а ребята из Самообороны уже звонят — рассказывают о происходящем.
Протестующих начали тогда активно теснить вниз по Грушевского и по Институтской. Так что обе эти улицы за короткое время были де-факто «зачищены».
Мы отступали организованно, а они решили воспользоваться этим моментом. Додавить, дойти, опять-таки на наших спинах, прямо на Майдан. По Институтской они существенно продвинулись, прорвали несколько заграждений, отбили Октябрьский и подступили уже к самому Майдану…
Наконец я в Раде. Врываюсь в кабинет к Рыбаку. «Это, — говорю, — скотство! Вы подло себя ведете. Мы только что с Януковичем договорились, и мы свои обязательства выполняем, тогда как «Беркут» действует ровно наоборот. Немедленно набирайте Януковича». Рыбак что-то залепетал, начал ему звонить. Янукович не брал трубку. Тогда набрали Клюева. Я рассказал ему о своей встрече с Януковичем. «Мы договорились о прекращении огня, а вы вместо этого начали активную фазу наступления», — говорю ему. На что Клюев отвечает: «Ну так что же, это война, а на войне все средства хороши».
Так и сказал?!
Да, дословно. Но минут через десять происходит следующее. Меня зовут к телефону, на линии — Клюев. Он начинает кричать: «Что вы творите?! Ваши открыли прицельный огонь по «Беркуту» на Институтской!». «Беркут», как было сказано, теснил майдановцев вплоть до самой площади, но в какой-то момент у подножия Институтской наши развернулись и, вместо того чтобы продолжить отступление, сами пошли в атаку. Ну, видимо, надоело, что стреляют в спину. Дали отпор, в том числе и с оружием. И вот Клюева это страшно возмутило. Я не стал оправдываться, а просто ответил: «Это — война. Ты сам сказал».