Майор "Вихрь" (1944-1945)

Семенов Юлиан Семенович

— Вихрь, — тихонько позвала Аня. — Вихрь…

Она не думала за мгновение перед этим, что окликнет его. Это в ней случилось помимо нее самой.

— Что?

— Ничего.

— Почему не спишь?

— Я сплю.

Вихрь усмехнулся.

— Спи.

Он сбросил пиджак, повесил его на стул, вытащил из кармана пистолет и положил его рядом.

— Вихрь, — сказала Аня еще тише.

Он долго не отвечал ей и сидел замерев, только глаза откроет, закроет, откроет, закроет…

— Вихрь, —

снова позвала его Аня, — ну пожалуйста…

А после стало так тихо, будто все окрест было небом, и не было ни тверди, ни хляби, ни говора леса, ни шуршания поземки, ни потрескивания березовых, мелких, сухих поленцев в раскаленной добела печке, ни зыбкого пламени свечи.

И были рядом двое, и было им тревожно и счастливо, и боялись эти двое только одного — окончания ночи.

…Поэт — это радарная установка высочайшей чувствительности:

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы,

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья…

Считается, что эти стихи написаны после войны. Может быть. Но услышаны они были — поэтом, увидены им и приняты радаром его обостренных, трагических чувствований ранним зимним утром последнего года войны.

— Что ж ты плачешь, маленькая, — шептал Вихрь, — я верю тебе. Я люблю тебя, разве я могу не верить тебе?

— Я сейчас не от этого плачу.

— А отчего?

— Оттого, что мне так хорошо рядом с вами.

— Тогда улыбнись.

— Я не могу.

— Я прошу тебя.

— Тогда мне надо вас обманывать.

— Обмани.

— Не хочу.

— Ты упрямая?

— Очень.

— Знаешь, я не люблю, когда плачут.

— Сейчас я перестану. Это у нас бывает.

— У кого?

— У женщин.

— Почему?

— Мы ж неполноценные. Из вашего ребра сделаны.

— Ты сейчас улыбнулась?

— Да.

— Покажись.

— Нет.

— Покажись.

— Я зареванная. У меня нос распух. Вы меня такую любить не будете.

— Буду.

— Не будете, я знаю.

— Анюта, Анюта…

— Я, когда вы в городе, даже двигаться не могу — так за вас боюсь.

— Со мной ничего не будет.

— Откуда вы знаете?

— Знаю.

— Я молюсь, когда вы в городе.

— Богу?

— Печке, лесу, небу, себе. Всему вокруг.

— Помогает?

— Разве вы не чувствовали?

— Нет.

— Это потому, что вы не знали. Если в тайге человек пошел через сопки один, за него обязательно охотники молятся. У нас там все друг за друга

молятся. Я за моего дядю молилась ночью, думала: "Лес, пожалуйста, сделай так, чтобы ему было хорошо идти, не путай дядю Васю, не прячь тропу, не делай так, чтобы у него ночью загас костер, приведи его на ночлег к хорошему ручью. Небо, пожалуйста, не пускай дождь, не разрешай облакам закрывать звезды, а то дядя Вася может заблудиться, а у него нога больная, а он все равно ходит на промысел, потому что я у него осталась, он мне хочет денег собрать на техникум…"

— Ну и что?

Аня повернула к Вихрю нежное, светящееся лицо и сказала тихо:

— Я запомнила: это было в половине третьего ночи — ходики на стене тикали. А он, когда вернулся, смеялся все, рассказывал, как в ту ночь на него медведица-шатунья вышла, а он спал. И будто его кто толкнул — успел ружье схватить. А я-то знала, кто его толкнул.

— Ты?

— Нет… Земля. Какое дерево заскрипело, костер искрами выстрелил, бок напекло — вот он и проснулся. Я ж за него у леса просила и у неба.

— Колдунья ты.

— Для других — колдунья. А для себя ничего не смогла.

— А за меня ты когда стала землю и небо просить? С самого начала?

— Нет.

— А когда?

— В тюрьме.

— Почему?

— Не знаю… Я там вас часто вспоминала. Никого так часто не вспоминала — ни маму-покойницу, ни папу, ни дядю Васю.

Аня снова заплакала.

— Что ты?

— Я теперь на всю жизнь обгаженная — в гестапо сидела, их шифровку передала.

— Перестань, — сказал Вихрь. — Чтоб ты не терзала себя, запомни и выкинь из памяти: я тоже сидел в гестапо.

— Когда?

— Меня арестовали в первый день. Помнишь, я пришел на явку только через неделю?

— Помню.

— Я был в гестапо все это время.

— А как же…

— Я бежал с рынка. Это долгая история. Словом, я бежал от них…

— А почему…

— Что?

— Почему вы ничего не сказали?

— Потому, что мне надо было выполнить операцию. Выполню — скажу.

— Вы никому не сказали?

— Никому.

— И Коле?

— Даже Коле.

— Значит, вы нам не верили?

— Я вам всем верю, как себе.

— Тогда… почему же вы… молчали?

— Ты в себя не можешь прийти? Тебе ведь кажется, что перестали верить в Центре? А каково было бы мне — руководителю группы? Тебе ведь казалось, что и я тебе не верю, да?

— Да.

— Нам пришлось бы уйти. А новую группу сколько надо готовить? Месяц. А передавать связи? Месяц. Налаживать связи? Месяц. Входить в обстановку? Месяц. А что может случиться с городом? Для меня — сначала дело, после — сам. Понимаешь?

Аня не ответила.

— Спишь, девочка?