Майорат Михоровский
Шрифт:
Однако ощущения эти были мимолетными. Вальдемр чувствовал, что они продиктованы не угасшим братским стремлением опекать Люцию. Но в данном случае считал себя не вправе вмешиваться.
Люция, серьезная и смелая, была идеальной парой для горячей поэтической натуры Богдана, умела, как давно убедился Вальдемар, смягчать порывы юноши.
Брохвич утратил ее потому, что попал под ее власть, а Богдан получил ее, потому что приобрел власть в ней.
И все же…
Вальдемар опасался финала. Новые чувства Люции были для него непредвиденным ударом, раскрывавшее перед ней будущее, совершенно пока неизвестное, еле тревожило Вальдемара, чувствовавшего ответственность за девушку.
Те
LI
Вешние воды глембовической реки бурлили, разнося вокруг веселый гул и ароматы влажной пены. Голубая, мутноватая вода, покрытая белопенными волнами, раскинулась широко, с трудом смиряя свой бег в водоворотах и омутах, шумела, словно в речных глубинах устраивали оргии водяные с русалками. Когда она успокаивалась, текла спокойно, мелодично журча, из глубин раздавались иные голоса — словно бы любовный шепот, вздохи, заклятья и обещания… Словно пенье сирен разносилось тогда над рекой, полное сладости чарующих обещаний..
Красивее всего река выглядела на участке меж парком и загоном для оленей. Там к ней с обеих сторон подступала вплотную густая чаща деревьев, далеко отбрасывавших глубокую тень. Когда стены леса пышно зеленели, река казалась синим дном глубокого оврага. Появились водные птицы и вили гнезда, прилетели белокрылые ласточки и гордые в своей красе чомги.
Богдан Михоровский старался не пугать птиц. Он тихо плыл в узкой лодке, почти не шевеля веслами. Каждый день — если только не ездил в Обронное — он выбирался на реку. Здесь он мечтал, строил дерзкие проекты, часто говорил о них вслух, обращаясь к волнам. В его душе звучало множество вопросов и ждавших ответа загадок. Богдан смело, без колебаний, искал ответы, но чуял, что те же самые вопросы возвращаются вновь и вновь. Он всей душой жаждал Люцию и знал, что уже завоевал ее. Но хотел большего — чтобы каждая ее мысль, каждый удар сердца принадлежали ему. И сам жаждал подарить ей свои мысли и чувства. Он не терял уверенности в себе. Не сомневался, что Люция любит его, что он сумеет сделать ее счастливой. Он давно уже стал другим человеком. Теперь Богдан чувствовал лишь отвращение к светским фатам, гулякам, мотам и повесам, всем этим безукоризненным джентльменам, жившим лишь развлечениями, романчиками и утехами желудка, заботившихся лишь о том, чтобы смокинг сидел на них безукоризненно, чтобы галстук не сбился на сторону, а шляпа была подобрана в тон прочей одежде. Богдан же стремился познать глубинные истины, достигнуть жизненных идеалов, найти свое счастье, что является целью каждого человека, хоть и не всякий в том сознается.
Молодому Михоровскому едва исполнилось двадцать пять лет, но он уже пережил не одно разочарование, не понаслышке знаком был с яростной схваткой с невзгодами. Но в этой борьбе с судьбой не утратил души, и сердце его не похолодело. Теперь, переживая чистую и светлую любовь, он искренне сожалел, что в его короткой жизни были и поражения, и безумные увлечения. Но успокаивал себя тем, что каждый вынужден испытать и горечь поражений, и минуты безумия, чтобы достигнуть того неподдельного, чего единственно стоит желать, — простого человеческого счастья. У каждого случаются минуты, когда под ногами с омерзительным хлюпаньем простирается болото духовной и моральной пустоты — но один гибнет в нем, а другого некая творческая мощь выносит на твердую землю. У всякого дремлет в душе эта спасительная сила, нужно лишь услышать ее, пробудить, преобразить в сильную волю, не поддаваясь слабости и праздности…
Впервые эту внутреннюю силу Богдан ощутил в Руслоцке и пережил долгие сомнения
Как и воля к жизни, любовь к Люции, проснулась в Руслоцке, теперь он это понимал. А предшествовала смутная тоска, причин которой Богдан поначалу не понимал. Лишь в Глембовичах, под Рождество перед отъездом Люции в Париж, Богдан осознал, что любит ее. Он смирился бы с тем, что она станет супругой майората, но прекрасно знал, что Вальдемар ее не любит. А там открыл, что и Люция не любит Вальдемара настоящей любовью.
Обручение баронессы с Брохвичем окончательно утвердило Богдана в его правоте, стало толчком к рискованной борьбе, начатой сперва лишь с целью спасения Люции — но завершившейся полной победой.
Теперьд он мечтал о широких горизонтах для себя, для Люции. Пока что пост администратора Белочеркаах вполне его устраивал: обширные, но содержавшиеся далеко не так культурно, как в Глембовичах, белочерасские имения являли собой изрядное поле деятельности. Богдан собирался пойти по стопам Вальдемара. Его буйная фантазия, однако, возносила его над Белочеркассами, соколиным полетом летела к незнакомым еще горизонтам. Пробудив в себе волю, решимость и трудолюбие, Богдан твердо решил сделать все, чтоб эти качества никогда не угасли в нем.
Живое, выразительное лицо юноши отражало все внутренние движения его души, все бушевавшие в его воображении фантазии. Темные глаза горели решимостью, низкий, звучный голос далеко разносился над волнами.
Майорат ощущал все происходившие в юном воспитаннике перемены, наполнявшие его радостью. Помимо воли у него возникал вопрос: какая судьба ждала бы Богдана, если бы они не встретились в Ницце?
Но после долгих раздумий Вальдемар пришел к выводу, что и без его вмешательства Богдан не погиб бы, ибо его натура никогда не поддалась бы духовной нищете. Даже опустившись еще ниже, Богдан неминуемо поднялся бы к вершинам. И Вальдемар не чувствовал гордости — одно лишь счастье оттого, что перерождение кузена произошло не без его влияния.
Теперь майорат нисколько не сомневался, что кузена ждет большое будущее… Близился отъезд Богдана в Белочеркассы.
Баронесса становилась все задумчивее.
Ее охватывал страх — что она станет делать без Богдана? Она уже не могла без него обходиться. И ломала голову, как задержать его здесь и возможно ли это.
Несколько недель Люция жила надеждой, что он так и не уедет. И намекала майорату, что для успеха будущей работы Богдану следовало бы продолжить практику в Глембовичах. То же самое говорила и Богдану, в душе ругая себя за эгоизм.
Богдан откладывал отъезд. Но Вальдемар, ни на что не глядя, был настойчив. И, наконец прямо заявил своему кузену: либо тот уедет немедленно, либо никогда не станет администратором Белочеркасс.
…Богдан появился в Обронном поздним вечером. После ужина попрощался с княгиней и Люцией. Задержав руку девушки в своей, он глянул ей в глаза так выразительно, что она, вспыхнув, поняла все. И прошептала:
— Жди меня, я приду… Богдан поцеловал ее руки.
Когда особняк погрузился в ночную тишину, юноша погасил свет, открыл окно в своей комнате и с трепетом погрузился в ожидание.
В окно лились звуки весенней ночи, влажные, нежные запахи цветущих кустов, прорастающих трав. Где-то в отдалении заливались лягушки, в небесах появилась луна, матовая, бледная, словно окропленная ртутью. Стояла поэтическая тишина, ткавшая на своих кроснах паутину мечтаний, таинственных вздохов неутоленных желаний.
Незадолго до полуночи в комнате зазвучали тихие шаги Люции.
Богдан увлек ее к открытому окну.
— Пришла… Как ты добра ко мне… — шептал он, счастливый, целую ее руки.