Майская свадьба

Роксана Гедеон

Принц недаром устроил так, чтобы путешествие было столь длинным. Мы несколько недель в феврале жили на Мадейре, ожидая, пока днище судна очистят от морских наростов и покроют составом, предохраняющим от гниения. Следующая остановка была в Португалии, в громадном порту Лиссабона, где мы стояли так долго, что отец возил меня поглядеть на королевский двор, а так же прогуляться по бурной и широкой реке Тежу, несущей свои воды в Атлантику. Все эти красоты, конечно, отвлекали меня от переживаний… тем более, что Лиссабон поразительно быстро восстанавливался после катастрофического землетрясения, буквально стершего его с лица земли. Кроме того, нас с отцом в прогулках по Португалии сопровождал капитан судна, тридцатилетний Франсуа де

Колонн, бравый морской офицер с зелеными глазами и курчавой шевелюрой, на вид жесткой, как проволока. Этот малый был весьма недурен собой, держался с моим отцом независимо, без всякого подобострастия, и в другое время я непременно оценила бы по достоинству и эту независимость, и те взгляды, которые он на меня бросал. Но я вела себя холодно и рассеянно – мне было не до флирта. В конце концов, оскорбившись, он стал избегать встреч со мной, и я его почти не видела.

Чуть позже, уже в апреле, «Коммерс-де-Марсей», везущий на себе, кроме ста сорока пушек, еще и груз карибских пряностей, долго выгружал их в порту Ла Корунья. Вообще-то военному судну воспрещалось перевозить какие-либо товары, но капитан де Колонн решился на нарушение правил и выполнил заказ испанских купцов по доставке в Европу драгоценного груза. От моего отца не укрылось это обстоятельство. Наблюдая за тем, как толпа торговцев нетерпеливо принимает в порту тюки кайеннского перца и корицы и как капитан судна запросто ведет себя с этими людьми, он произнес:

–– Капитан де Колонн – большой предприниматель, как я погляжу. Мне в его возрасте и в голову не приходило зарабатывать на своей должности. И это дворянин! Право, он заслуживает того, чтоб об этом узнал адмирал де Сюффрен.

Все, что говорил принц, вызывало у меня отторжение. Услышав его слова, я вся вскинулась, глаза у меня заблестели:

–– Вот как? Может, вы даже напишете донос на этого человека? Это будет достойно аристократа!

Отец холодно посмотрел на меня:

–– Ничего подобного я не сделаю, разумеется. Я благодарен ему за то, что он столько времени терпел ваши капризы на судне. Но в целом этот человек нечист на руку, и я не хочу иметь с ним ничего общего.

С этого дня он не посещал салон, где все обедали. Впрочем, мне от этого было даже легче. К отцу я чувствовала ненависть и отвращение. Во-первых, он унизил меня… во-вторых, он постоянно втолковывал мне, что я должна забыть Жанно, что у меня еще будут дети – законные наследники. В-третьих, будто совершенно не понимая, какая рана кровоточит у меня внутри, он постоянно напоминал мне, что, как только мы ступим на французскую землю, состоится мое бракосочетание с Эмманюэлем Филиппом Дени де Сен-Клером, принцем д'Эненом, полковником королевской гвардии. Венчание должно было состояться невзирая ни на что, без всяких проволочек и при любой погоде, пусть даже ураган пронесется над Парижем. Никакой церемонии помолвки не требовалось, потому что она, как мне стало известно, уже была заключена в начале прошлого лета, когда я сама была на Мартинике.

На все это я смотрела вполне равнодушно. Меня ведь все равно выдадут замуж, разве не так? Для принца де Тальмона это стало целью жизни. А раз так, не все ли равно, кого он для меня выбрал? Принц д'Энен казался мне лучшим из того, что мог предложить отец.

Правда, этого юношу я почти не знала. В моей памяти жило смутное воспоминание о первом бале в Версале, о красивом, но каком-то невзрачном молодом человеке, заикающемся и робком, своим поведением возбуждающем жалость. Это было все. Да еще я помнила, что он несколько раз сопровождал меня, неся перчатки или муфту и не мешая кокетничать с другими офицерами. Я догадывалась, почему именно он был избран мне в мужья. Несомненно, и в этом деле витало имя графа д'Артуа. Мой отец всегда держал его сторону. Принц д'Энен тоже состоял в свите брата короля. Чтобы я, выйдя замуж, ни в коем случае не покинула клан д'Артуа, мне нашли мужа из той же партии.

Очень легкий расчет…

Я подписала предложенный мне брачный контракт, скрупулезно составленный лучшими парижскими юристами. И лишь мимолетно отметила пункт, согласно которому я в случае смерти мужа становлюсь наследницей его титулов и состояния и получаю право распоряжаться ими по своему усмотрению. Если бы я была алчной, этот пункт очень бы меня утешил.

Мне не давали ни минуты покоя. Отец пичкал меня наставлениями о том, как следует вести себя при дворе – весело, непринужденно, как ни в чем не бывало.

– Что за недовольная гримаса у вас на лице? Улыбайтесь! Вы похорошели, вами будут очарованы при дворе абсолютно все. Я знаю, что вы упрямы, как мул, и не послушаете моего совета. Но я взываю к вашему здравому смыслу: к чему демонстрировать всем, что с вами стряслось? Неужели вы думаете, что кто-то посочувствует вашему сумасбродству? Над вами позлословят, как это обычно бывает в Версале. Вы этого хотите?

Вслух я не спорила, хотя то, что он постоянно указывает мне, как и что делать, ужасно меня раздражало. Но терпеть оставалось недолго. Дайте только мне выйти замуж и освободиться от власти отца… Я стану сама себе хозяйкой. Никто не сможет мне приказывать.

Принц повез меня в Версаль на аудиенцию к их величествам: нужно было представить королю наш брачный контракт. Я была удивлена, насколько легко вновь привыкла к тяжелым платьям из бархата и атласа, высоким пышным прическам, вплетенным в волосы жемчужным нитям и скользким крошечным туфелькам. Словно не было ни океана, ни Мартиники.

– Прошу вас, мадемуазель! Прошу, ваше сиятельство, – услужливо сказал лакей, распахивая перед нами дверь королевского кабинета.

За тот год с небольшим, что мне не доводилось видеть королеву, Мария Антуанетта изменилась. Постоянные балы и ночные развлечения сделали свое дело: никакая пудра уже не могла скрыть темные круги под глазами, а бледность кожи ясно проступала сквозь густой слой румян. Безусловно, на королеву отрицательно повлияла и смерть маленькой принцессы Софи Беатрисы – ребенку едва исполнилось одиннадцать месяцев. Для королевы, горячо любившей своих детей, наверняка это было страшным ударом. Я представила, что такая участь может постигнуть и меня, и содрогнулась от ужаса: кажется, я не пережила бы потери Жанно! А что сказать о короле? Когда рождались его дети, он был сам не свой от радости, даже плакал от счастья… Что же он чувствовал тогда, когда умерла его младшая дочь?

Но хотя Мария Антуанетта не выглядела свежо и молодо, она все еще была красива: все так же не требовали притираний и шиньонов ее чудесные пепельно-русые волосы, высокий гордый лоб еще не обозначили морщины, и уголки полных губ, свойственных всем Габсбургам, еще не опустились. Да и возраст – всего тридцать три года… Каждый, взглянув на королеву, мог бы с легкостью представить себе, как хороша она была в юности. Как хорошо служить столь красивой и доброй королеве! Я подумала об этом и одновременно отметила про себя, что это первая светлая мысль, которая посетила меня по возвращении во Францию.

Я мало говорила, предоставляя речи отцу, и только сделала несколько глубоких реверансов. Я дожидалась, когда же, наконец, закончится разговор между королем и принцем. Речь шла, по моему мнению, о всякой чепухе: принц де Тальмон рассказывал о положении в войсках, о настроениях, преобладающих среди офицеров… Король слушал все очень внимательно. Потом почему-то вспомнили покойного Морепа, стали обсуждать его действия по восстановлению парламентов.

–– Это была огромная ошибка, ваше величество, – утверждал мой отец. – Если уж ваш дед решился на их уничтожение, ни в коем случае нельзя было их восстанавливать. Там собирается всякое отребье, все враги государства и короля. Когда-то они были оплотом янсенистов и вместе с ними расшатывали религию. Парламенты сыграли роковую роль против иезуитов.