Мазурка для двух покойников
Шрифт:
– Хочешь помолиться Господу Иисусу Христу? Фабиан Мингела смотрит всегда вбок, как жабы Сан-Модесто, их там три, а кажется – сотня.
– Наклал в штаны?
У Фабиана Мингелы голосок тонкий, как у семи девственниц из Священного Писания.
– Проси у меня прощения.
– Развяжи мне руки.
– Нет.
Фабиан Мингела, мертвяк, что убил Афуто, щупает себе срамные части, иногда долго их не находит.
– Говорю тебе, проси прощения.
– Развяжи мне руки.
– Нет.
Эутело, или Сиролас, тесть Таниса Гамусо, брата Афуто, притих, когда началась заваруха, есть люди, которые стреляют,
– Ты следующий, у тебя еще полчаса.
Труп Бальдомеро Афуто остался у поворота на Канисес, первым увидел его со своего дуба дрозд в неверном свете утра; птицы, когда начинается день, стрекочут как безумные, через несколько минут смолкают, ясно, занимаются своим делом, Бальдомеро Афуто лежит мертвый, кровь на спине и на голове, кровь и во рту, кровь и земля, кровь закрыла татуировку, черви быстро начнут пожирать женщину и змею, куница, что сосет кровь мертвых, внезапно убегает, словно спугнутая кем-то. Новости мчатся, как ящерицы.
– Как пыль на ветру?
– Пожалуй, или еще быстрее.
К вечеру, когда в дом Паррочи пришло известие, слепой Гауденсио играл на аккордеоне мазурку «Малютка Марианна». Гауденсио не открыл рта, играл одно и то же до утра.
– Почему не сыграешь что-нибудь другое?
– Потому что не сыграю, мазурка эта – для мертвеца, который еще не остыл.
Жизнь продолжается, но по-иному, жизнь всегда изменчива и тем более, если чувствуешь боль.
– Уже восемь?
– Нет, еще нет, нынче время тянется как никогда.
В мазурке «Малютка Марианна» есть такты очень прилипчивые, очень красивые, не устаешь ее слушать.
– Почему не сыграешь что-нибудь другое?
– Потому что не хочу, ты понимаешь, что это – мазурка траура.
Пахароло Гамусо, брату покойного Бальдомеро, больше всего по вкусу грудь Пиларин, его жены, есть браки очень счастливые, как и полагается.
– Правда, ты дашь мне грудь, любовь моя?
– Ты знаешь, что я вся принадлежу тебе, зачем спрашиваешь?
– Затем, что мне, жизнь моя, нравится слышать от тебя похабщину, вам, вдовам, это очень идет.
Пиларин сделала кокетливый жест.
– Боже, какой глупый!
В округе много похорон, много горя; поскольку дела приняли такой оборот, почти во всех сосняках мастерят гробы.
– Если покупать оптом, скидка будет?
– Да, сеньор, очень существенная скидка, каждый раз все больше, под конец продадут почти даром.
Когда дядя Родольфо Вентиладо узнал, что его кузен Камило, женившись на англичанке, заказал визитную карточку с английским текстом, он ничуть не возмутился.
– У этого Камило всегда были фантазии, смотри-ка, женился на иностранке, когда столько наших!
Дядя Клето весь день блюет, рядом с качалкой у него ведро, чтобы блевать с удобствами.
– Знаешь что-нибудь о Сальвадоре?
– Нет, не получали ни единой весточки, бедняжка все еще в зоне красных,
Дядя Клето блюет обильно, консистенция и цвет рвоты не всегда одинаковы.
– Именно в разнообразии прелесть, верно?
– Ну, не знаю, вчера вечером слепой Гауденсио завел мазурку, и никто не мог его перевести на что-нибудь другое – значит, ему это нравилось.
– Возможно.
Останки моего предка святого Фернандеса и его собратьев-мучеников хранятся в Дамаске, в испанском монастыре Баб Тума, теперь называется 'Eglilse latine, rue Bab Tuoma, [44] в хрустальной урне, где видны черепа, берцовые кости и т. д., разложенные в порядке и гармонии, францисканцы всегда выставляли реликвии с большим вкусом, в монастыре продаются столь впечатляющие французские открытки.
– Вы знаете, что Конча да Кона поет как настоящий ангел?
44
Латинской церковью на улице Баб Тума (франц.).
– Да, мне что-то говорили.
Сейчас запрещено рекламировать Восточные пилюли – увеличивают, укрепляют и восстанавливают грудь, – вероятно, потому, что испанская женщина должна довольствоваться грудью, данной ей Господом, ни больше, ни меньше, Пахароло Гамусо любит большие груди, поэтому у него Пиларин.
– Вынь грудь из корсажа.
– Ах нет, Урбанито еще не заснул!
Труп Сидрана Сегаде нашли у деревни Деррамада, примерно полчаса ходьбы от поворота к Канисес, глаза открыты, одна пуля в голову, другая в спину, ясно, та же повадка, труп не успел остыть, у Адеги после удара прикладом еще шла кровь из носа, из головы, изо рта, Адега закрыла своему покойнику глаза, обмыла лицо слюной и слезами, погрузила на телегу и привезла на кладбище, вырыли с Бенисьей могилу и похоронили, глубоко и завернув в новое покрывало, лучшее, что сберегла, Бог знал для чего, это было с сотворения мира записано. Пузырьки воздуха еще выходили из трупа сквозь складки покрывала, когда Адега и Бенисья, стоя на коленях, прочли «Отченаш».
– Этот покойник перед тобой – твой отец, Бенисья, и я клянусь тебе, пусть Господь даст мне силы увидеть мертвым того, кто его убил.
Отдаленный скрип тележной оси казался голосом Бога, говорящим, да, Бог даст силы увидеть мертвым убийцу Сидрана, она не хотела произносить имя, пока не увидит его мертвым, с потрохами в грязи.
– Слышишь, Бенисья?
– Слышу, мама.
Сеферино Фурело, один из девяти братьев Бальдомеро Афуто, отслужил мессу по душе Сидрана Сегаде, мужа Адеги.
– Но я не могу сказать по ком, Адега, те, из Оренсе, запрещают.
– Неважно, Господь им не подчиняется.
Раймундо, что из Касандульфов, считает, что все испанцы сошли с ума.
– Теперь?
– Не знаю, может быть, еще раньше.
Раймундо, что из Касандульфов, хочет, чтобы отпуск уже кончился, по правде, осталось немного.
– На фронте меньше преступлений, не могу сказать, что там не убивают, но меньше злобы, тоже есть, но не такая безудержная. Эта катастрофа идет от идей и фанатизма горожан, обрушившихся на деревню, пока люди не разойдутся по домам, все будет вверх дном, это кара Божья.