Меч и Крест
Шрифт:
— Нет, — отрицательно покачала головой дочь, дивясь такому детскому вопросу.
— Совсем?
— Нет, ни с кем не дружу, — подтвердила она.
— А эти девочки, с которыми ты вчера, они кто?
— Даша — певица, в ночном клубе поет. А вторая… — Маша припомнила Дашину характеристику красивой брюнетки. — Она бизнесом занимается. И не совсем девочка — ей уже лет тридцать, наверно.
— Ну что, хорошая компания, — одобрил папа, и в его выводе послышалось непонятное облегчение. Он улыбнулся неудачно и неубедительно и заговорил снова, и стало видно, что теперь слова даются ему
— Нет, никогда, — тщетно попыталась припомнить та.
— А Маргариту Боец ты знаешь?
— Конечно, она же со мной в одной группе учится. А разве Рита по пещерам? — Исходя из того немногого, что Маша знала о красавице Рите, ту интересовали лишь остроугольные повороты моды, богатые поклонники и ночные клубы. Представить себе, как Маргарита Боец в своих кокетливых, украшенных манерными малиновыми цветами босоножках спускается в какую-то загаженную киевскую пещеру, Маша не могла. — Да вряд ли, — недоверчиво тряхнула она обретенными кудрями.
— А ты с ней близко была знакома, Мурзик?
Отец пронизывающе посмотрел на дочь, как будто не верил ей или не решался сказать нечто важное, не рассчитанное на детей старшего студенческого возраста.
— Нет, мы даже ни разу не разговаривали, — стыдливо призналась Маша. — А что?
— Ладно, Мурзик, ты все равно узнаешь, — безрадостно вздохнул папа. — Сегодня ночью мы нашли твою одногруппницу в Кирилловской церкви. Мертвой. И сумку ее со студенческим билетом нашли, по нему и опознали.
— Как? — вырвалось у Ковалевой. — Риту?
— Убили ее, — мрачно сказал отец. — Эти самые диггеры-сатанисты и убили. У-у, попадутся они мне еще, сволочи! Убью гадов! — Он с ненавистью ударил кулаком по перилам балкона, болезненно вздрогнувшими под его тяжелой рукой. — И запомни, доча, если ты что в институте про них услышишь, сразу мне говори! А если кто, например Красавицкий твой, тебя покличет по подземным ходам разгуливать, — тем более. Поняла?! Никогда, ни за что в Кирилловку ни ногой!
И тут Машино лицо само собой свернулось и заревело.
Она плохо знала Риту, и та никогда не нравилась ей — но она знала ее живой. Смерть до сих пор милосердно обминала Машу — все ее родственники, включая обеих бабушек, были, слава богу, живы и здоровы. И сейчас, издерганная и возбужденная стрессами приятными и не очень, осовевшая от полуночных бдений под черным небом, прибитая Дашиным непререкаемым заявлением «раз хвоста нет, значит, прости, мы не ведьмы», на которое она, спасовав, не нашлась что ответить, — Маша оказалась совершенно беззащитной перед ней. И заплакала в голос, мусоля кулаками глаза и щеки, обо всем том, к чему никак не готовила ее жизнь, предсказуемая, и скучная, и спокойная, как много раз виденный фильм, реплики из которого ты можешь говорить вместо актеров.
Папа попытался погладить ее по голове, но, застеснявшись себя самой, Маша увернулась от его ладони и бросилась прочь, заткнув обеими руками рот, из которого вырывался жалостливый плач.
Владимир Сергеевич вернулся на кухню и, не сдержавшись, люто лягнул ногой невинную
— Нет, не надо, Вова, не надо! — завопила мать, вбегая и судорожно хватая его за рукав домашней рубахи. — Она и так уже заливается… Пожалей ее, отец! Пусть лучше Маша будет лесбиянкой, чем старой девой!
Из дневника N
Вы задумывались, способны ли вы убить?
И я знаю, что вы ответили себе на этот вопрос: «Ради защиты собственной жизни, жизни своих детей и родителей…» Но ваше «да» с оговоркой означает одно: вы ничем не отличаетесь от животных. И хищники не убивают без необходимости. Они защищают свою жизнь и жизнь детей. Они просто хотят есть…
И вы разнитесь от них лишь тем, что на ваш основной инстинкт самосохранения наложены тысячи табу. Естественность убийства скована законом, моралью и религией и даже психикой, изнасилованной с самого детства непререкаемым: «Нельзя!»
Но потребность убивать существует в каждом из нас.
«Я убью его!» — бессильно кричим мы в злобе. И десятки нереализованных убийств разъедают нам желудок нервными язвами. И каждое самоубийство — это неудовлетворенное убийство. Потому что мы убиваем себя, не в силах уничтожить другого…
Глава седьмая,
в которой Катя становится очень вежливой
Не сюда ли рвался Гитлер? И зачем в сентябре 1941 г. нас посетил наследник тайных знаний и рыцарских орденов фюрер СС Генрих Гиммлер? …Его визиты всегда преследовали скорее оккультные, чем военные цели.
Держа под мышкой сверток с книгой, Катя, серая и сосредоточенная, со сжатым в нитку ртом, появилась в дверях антикварного салона «Модерн» на Большой Васильковской.
— Екатерина Михайловна, — подскочил директор, уже ожидавший ее у входа на массивном модерновском диване — неизменном и непродажном символе их заведения. — Давненько вас не было! Я после вашего звонка все дела отложил. Вы ж у нас покупательница дорогая и драгоценнейшая…
У директора были седые волосы и моложавые тугие щеки. Он нравился женщинам.
— Я хочу вам кое-что показать, — окаменело сказала ему «дорогая и драгоценнейшая».
— Пожалуйте, пожалуйте, — засуетился тот, вежливо направляя ее в свой кабинет. — Кофе? Чай? Сок изволите?
Старосветские пассажи в его речи, подкупающие нынешнее «купеческое сословие», уже принявшееся рваться в аристократы, были гарантированным способом начислять лишние десять процентов сверх за «чудесную ауру сего заведения». Но «дорогая» ответить ему не «изволила».
Она деловито выложила на директорский стол огромный сверток, хмуро повела в его сторону соболиными бровями и лаконично оповестила седого о цели своего визита.
— Вы, Виктор Арнольдович, профессионал экстра-класса. Что вы можете сказать мне про эту вещь?