Меч и Крест
Шрифт:
— Который Катин портрет рисовал? — уточнила Даша. — Ладно, — смилостивилась она. — Врубель так Врубель! — Кажется, афера увлекала ее сама по себе, безотносительно к ее результату.
— Нет, — не то восторженно, не то моляще сказала Маша своему ключу. — Это невозможно. Это было бы слишком хорошо. Так не бывает! Не выйдет.
— А не выйдет, так хоть приколемся! Ты лучше посмотри, че я нашла! В музее «Одной улицы» взяла! На нашем чертовом спуске.
— На нашем Андреевском? — студентка наконец оторвала взгляд от ключа и недоверчиво воззрилась на Землепотрясную Дашу.
Машу
— И тебе вот так их дали?!
— Не так, а под залог. Спасибо, Катя нам деньги оставила… Я сказала, что мне нужно натуральное ретро для клипа певицы Вики. — Чуб бесцеремонно вытряхнула кульки.
— И тебе поверили? — не поверила Маша.
— А почему нет? — пожала плечами Чуб. — Я ведь раньше работала у нее директором. Мы в этом музее ей фотосессию снимали.
— Директором? Ты же сама певица?
— И директор, и певица, на все руки мастерица, — лихо пропела Даша Чуб. — Ой, кем я только не работала! И у Вики, и журналисткой в газете, и… Ладно, лучше тебе и не знать. Меряй давай! — Она торжественно встряхнула длинным платьем из слежавшегося черного шелка. — Это тебе, я в него не влезу. А вот еще и туфельки к нему. Прикольные, правда?
Маша оцепенело вытаращилась на платье и пошевелила обомлевшими губами.
— Но оно не подходит, — трагически заявила она.
— Это почему? — удивилась Чуб.
— Оно без турнюра!
— Без че?
— Турнюр — это такая большая попа! — как могла, объяснила ей та. — Ткань собиралась в складки, и сзади было возвышение. А это платье носили в начале века.
— Но мне сказали: оно дореволюционное! — защитила свое приобретение Чуб.
— А что, до революции мода, по-твоему, ни разу не менялась? — вспылила будущая историчка. — И туфли в 1880-м носили другие — не с круглыми носами, а с вытянутыми!
— А у меня еще вот че есть, — занервничала Даша.
Она угодливо развернула новую тряпку, и перед Машей предстал черный балахон.
— Костюм монашки. И к нему еще шапочка! — похвасталась Землепотрясная. — Или монашки тоже за модой следили?
— Монашки не следили, — помрачнела Маша еще больше. — Только как монашка к художнику придет? Я все продумала! Я думала, что одна из нас придет заказывать свой портрет, а вторая принесет шляпную картонку от модистки. Картонка ж есть… А Васнецов жил в Киеве с женой, она могла заказать шляпу.
— Монашка со шляпной картонкой кажется мне неубедительной! — забеспокоилась Даша.
— Богатая заказчица без турнюра — тоже! — отрезала Маша. — А тем более без шляпы. Без шляп тогда ходили только проститутки!
— Есть платочек, — оправдалась добытчица, выуживая из кулька черную шаль из нитяных кружев. — Он с твоим платьем на манекене висел… И вообще, — разозлилась она, — другой женской одежды в музее все равно не было! Только поповские рясы и мужские костюмы. В конце концов, можем никуда и не идти. Не больно надо!
— Ладно…
Маша надменно надула щеки. Демонстративно вытянув шнурок из кроссовки, повесила
— Запомни! А лучше — запиши. Не говори «хреново» — говори «скверно». Не говори «прикол» — говори «пассаж». Не говори «типа» — говори «вроде», «наподобие» или «чисто как у него». И ни в коем случае не говори «вау» и «землепотрясно» — только «Господи, прости нас грешных!».
— А если «вау» в хорошем смысле? — серьезно уточнила Чуб.
— Тогда: «Господи, спасибо тебе!»
— О'кей.
— Не «о'кей», а «всецело с вами согласна».
— Ясно, — нетерпеливо закивала согласная. — А в промежутках-то что говорить?
— Скажи Виктору Михайловичу Васнецову, — начала придумывать на ходу студентка исторического, что ты из женского Флоровского монастыря на Подоле.
— Монашка?
— Нет, лучше послушница.
— А какая разница?
— Монахиня уже приняла постриг, — терпеливо разъяснила ей Ковалева. — А послушница может уйти в любое время… Скажи, что у тебя сызмальства дар к рисованию и твоя заветная мечта — стены в Божьем храме расписывать. Но мать-настоятельница тебя на это дело не благословляет и такого послушания не дает. Считает, что это гордыня и не женское дело. Вот ты и хочешь монастырь покинуть, и пришла умолять его, чтобы он порекомендовал тебя в рисовальную школу Николая Мурашко.
— Bay! — восхищенно закачала косами Чуб.
Маша оценивающе сощурила правый глаз, примеряя подругу к только что придуманной ею пуританской истории.
— Перекрестись, — с сомнением попросила она.
— Креститься я умею, у меня мама в церковь ходит! — Даша гордо продемонстрировала обретенный навык.
— Синяк — ниче… Скажешь: мать-настоятельница во гнев вошла, оттого что ты перечить ей осмелилась, и ответствовала, мол, любой человеческий дар — Божий, и погибель его Богу не угодна. Виктор Михайлович должен тебя понять! Он сам собирался священником стать, но бросил семинарию на последнем курсе и поступил в Академию художеств.
— Нуда?!
— Не «ну да», а «неужто». Косметику смыть!
— Ясный перец… — вздохнула Чуб.
— Не «ясный перец», а «всецело с вами согласна», в крайнем случае — «само собой разумеется». Серьгу из носа вон! Ногти остричь!
Даша с жалостью обозрела остатки роскоши на левой руке и молча вздохнула второй раз.
— Опусти глаза. Ты должна все время смотреть вниз. Черницы по сторонам не зыркают и почти никогда не смотрят в лицо собеседнику. То есть на то они и послушницы, что всем своим видом демонстрируют послушание.