Меч и перо

Ордубади Мамед Саид

Фахреддин упрямо покачал головой.

– Я опять ничего не понял. Ты так и не сказал определенно, стоит или нет поднимать восстание. Ты говоришь: "Правительство, которое служит этой культуре и ведет борьбу против ее врагов, - наше правительство". Не знаю, что ты хочешь этим сказать?

– В моих словах нет ничего таинственного и непонятного. Прежде чем готовить оружие для восстания, надо подготовить сознание народа. Что касается проблемы правительства, тут все ясно. Стремясь ликвидировать в Азербайджане арабско-персидское влияние, новая династия должна действовать с нами заодно. Персы и арабы прежде всего стараются лишить нас родного языка. Им отлично известно, что народ, лишенный

родного языка, не может иметь и своей национальной культуры. Новая династия в своих действиях не должна опираться на шпионов, лицемеров и изменников родины - наследие старой династии. Правительству атабека Мухаммеда следует опираться только на волю народа. Если этого не будет, если новая династия начнет проводить политику старой династии, тогда я выступлю против нее. Если новая лииастия не избавит Аран от эмира Инанча, я приложу все силы для того, чтобы поднять народ на восстание против него.

Фахреддин обнял и крепко поцеловал друга.

– Я с самого утра жду от тебя эти слова.

И он начал излагать свой план восстания против эмира Инанча.

Однако Фахреддину не удалось договорить до конца, - в дверь постучали, и в комнату вошел сипахсалар Хюсамеддин в сопровождении четырех вооруженных нукеров*.

______________

* Нукер - слуга, телохранитель

– Салам алейкюм, - сказал он, кланяясь.
– Если поэт не возражает, я хотел бы поговорить с ним. Впрочем, я сначала должен извиниться за то, что потревожил поэта.

Хюсамеддин бросил взгляд на Фахреддина. Ясно было, он разговаривает с Низами вежливо лишь потому, что рядом находится его друг.

Фахреддин невозмутимо смотрел на нежданного гостя.

– Прошу садиться, - обратился Низами к Хюсамеддину.
– Добро пожаловать в мой бедный дом. Вы принесли нам радость.

Хюсамеддин сел.

– Ждите меня во дворе!
– приказал он нукерам, Хюсамеддин с любопытством осматривал дом поэта, его бедное убранство.

Все богатство поэта, покорившего сердце дочери правителя Гянджи, заключалось в нескольких стареньких паласах, постельных принадлежностях, книгах и посуде для еды. Стены были обмазаны саманной глиной. В одной комнате жила поэтесса Мехсети-ханум, во второй - сам поэт.

Оглядев внимательно комнату, Хюсамеддин обернулся к Назами.

– Я получил ваше письмо.

Поэт удивился.

– Я не посылал вам писем. Вы - полководец, я - бедный поэт. О какой переписке между нами может идти речь?

Хюсамеддин полез за пазуху и достал письмо.

– Возьмите и прочтите. Разве не вы написали это?

Низами развернул письмо и прочел:

"Уважаемый Хюсамеддин!

Мне известно, что Вы прославились в Аране доблестью и мужеством. Но в сердечных делах ни мужество, ни слава не способны помочь делу. Советую Вам оставить в покое дочь эмира Инанча Гатибу. Героям и знатным людям не подобает вмешиваться в судьбу других. Верно, я бедный поэт, но способен дать Отпор тем, кто встанет на моем пути".

Прочитав письмо, Низами рассмеялся.

– Не понимаю, что нужно от меня этой бессовестной рабыне поэта Абульуллы?
– сказал он, обращаясь к Фахреддину, затем обернулся к гостю Уважаемый Хюсамеддии, прошу у вас прощение за то, что Себа-ханум, воспользовавшись моим именем, потревожила вас. Согласитесь, если бы это письмо было написано мною, я не просил бы у вас прощения, ибо я не боюсь вас. Эта бессовестная девица отправила клеветническое письмо от имени Гатибы-ханум моей будущей подруге жизни. Теперь несколько слов о наших отношениях с Гатибой. Вы умный человек и знаете жизнь. Подумайте сами, может ли поэт, чье богатство состоит из этого саманного дома и вещей, которые у вас на виду, мечтать о женитьбе на такой богатой девушке, как Гатиба? Зачем она мне? Неужели вы считаете

меня столь бесчестным и низким? Жениться на Гатибе-ханум и питаться подаянием со стола змира Инанча?! Вам известно, эта девушка безумно влюблена. Вы знаете, что я бегу от нее. Знаете, что она не дает мне покоя. Стоит Гатибе-ханум встретить меня где-нибудь - в роще, в саду, на улице, на площади, она тотчас приглашает меня к себе во дворец. Что мне делать? Я поэт и понимаю, что рушить надежды молодой девушки - это большой грех. Я боюсь козней людей, подобных Себе-ханум, - они ищут такие ситуации, превращают их в коммерческое дело и зарабатывают на этом деньги. Неужели вы, Хюсамеддин, еще плохо знаете Себу-ханум? Разве вы не слышали, как она обещала дочь Абульуллы в жены сразу восьмерым мужчинам и со всех брала подарки и плату за труды?

– Это я знаю, - ответил Хюсамеддин.
– Итак, вы не будете мешать моей любви?

– Поверьте, Гатиба-ханум красива, умна, образованна, из очень известной семьи, но все это не для меня. Даю вам слово поэта, я не люблю ее. Я лишь два раза пожал ей руку, того требовала от меня вежливость. Кто знает, возможно, случится так, что я буду вынужден еще раз пожать ей руку, но не принимайте это за проявление сердечных чувств. Фахреддин - мой друг детства. Он знает меня хорошо, как себя. Ему известно, что привязанность Гатибы-ханум мне не по сердцу, да и мой разум против этого.

Хюсамеддин с жаром пожал руку Низами.

– Я нахожусь в доме честного человека и буду говорить честно. Ваше благородство велико и мне хочется служить ему. Поскорей женитесь на своей возлюбленной Рене, потому что Гатиба, желая разлучить вас, внесла ее в список девушек, которые будут отправлены в Багдад халифу. Думаю, после того, как вы приведете ее в свой дом, эмир постыдится отнимать у мужа жену и отсылать ее в Багдад.
– Он обернулся к Фахреддину: - Я уважаю тебя, молодой герой. Берегись эмира. Дильшад предназначена другому. Прошу вас, пусть этот разговор останется между нами.

Хюсамеддин простился с Низами и Фахреддином и вышел из комнаты.

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПОЭТА

Смеркалось. Тепло солнечного дня постепенно отступало, теснимое порывами вечернего ветра. Время прогулок прошло. Гуляюших на берегу Гянджачая становилось все меньше и меньше.

Низами поднялся и берегом реки направился к городу. Выйдя из ивовой рощи у мельницы Мусы, он шел к площади Санджара.

Вдруг кто-то сзади окликнул его:

– Уважаемый поэт, остановитесь на минутку!

Обернувшись, Ильяс увидел, что к нему приближается старый садовник Гатибы-ханум-Салим. Голова старца тряслась.

– Извините, что я потревожил вас.

Низами засмеялся.

– Вы, старый человек, должны знать: тревожить рабов Аллаха - грех.

Салим низко поклонился.

– Есть люди, вынуждающие меня к этому греху, который, смею утверждать, очень близок к делу богоугодному. Вы догадываетесь, о ком я говорю? Уважаемая ханум сидит там и желает вас видеть.

– Где?

– На обычном месте.

– Что значит - на обычном месте?

– Она ждет вас на поваленном стволе ивы, на котором вы всегда сидите и пишите стихи.

– Откуда ваша ханум узнала, что я в роще?

– Ханум каждый день следит за вами, садится после вашего ухода на ваше место и думает о вас. Вчера ханум тоже приходила в рощу и слышала, как вы с товарищами читали стихи. Она была также свидетелем ваших встреч с Реной. Поэтому хочу вас предостеречь: Гатиба-ханум очень сердита, будьте с ней осторожны и постарайтесь успокоить ее, иначе она может погубить вашу Рену. Погасите ее гнев.

Поэт шел, внимая словам садовника и думая, как ему избавиться от назойливой любви дочери эмира. Более всего Низами беспокоило то, что против Рены замышляется недоброе.