Меч и перо
Шрифт:
МУГАНЬ
На третий день атабек Мухаммед должен был принять Низами, Мехсети-ханум и других истинных представителей азербайджанского народа. Так как атабек был занят чтением жалоб, начало приема отложили на два часа. Приглашенных уведомили об этом.
Ровно в одиннадцать часов атабек Мухаммед появился в большом зале дворца. Окинув взглядом присутствующих, он поздоровался, затем обратился к эмиру:
– Если здесь нет тех, кто подал жалобы по вопросу о земле, прикажите, чтобы они явились. Эмир склонил голову:
– Они все здесь, элахазрет!
Атабек
– Жалобы, которые мне передали в первую очередь, были от землевладельцев. Но, мне кажется, надо бы выслушать и тех, кто живет и трудится на их земле. Среди прошений крестьян, которые мне передали вчера, есть настолько содержательные, что они могли бы послужить ответом на жалобы, написанные мюлькедарами. Однако я не могу довольствоваться только этим, полезно было бы выслушать самих крестьян.
В зал вошел Хюсамеддин и, поклонившись, доложил:
– Идут Низами и Мехсети-ханум.
В зале сделалось оживленно.
Сидящие рядом поэт Абульулла и хатиб Гянджи, затаив дыхание, наблюдали за присутствующими. На лицах у всех была радость, лишь эмир Инанч, как и они, выглядел хмурым и недовольным. Правитель Гянджи, также почувствовав их состояние, повел бровью, пожал плечами, что должно было означать: "Что поделаешь? Мы вынуждены подчиняться".
Слуги подняли шелковый занавес на дверях, и в зал вошли две знаменитости - молодой поэт Низами и поэтесса Мехсети-ханум. Его волосы и борода были черны, как смоль, голова Мехсети-ханум отливала серебром ранней зари.
Атабек смотрел на них и думал, что вот к трону, на котором он сидит, приближаются два великих человека.
Не только годы, но и болезнь подточила силы поэтессы. С одной стороны ее поддерживал Низами, с другой - Фахреддин.
Атабек не смог усидеть и поднялся с трона. А раз поднялся атабек, кто посмел бы не последовать его примеру?!
Эмир Инанч тоже вскочил на ноги, за ним - делегации соседних государств, духовенство и знать Гянджи. Абульулла и хатиб тоже встали.
Атабек, не дожидаясь, когда Низами к Мехсети-ханум подойдут и поприветствуют его, сам быстро пошел к ним навстречу, поцеловал руку Мехсети-ханум, поздоровался за руку с поэтом, затем, взглянув на Фахреддина, сказал Низами:
– А этого джанаба я не знаю.
– Его имя - Фахреддин, - ответил Низами.
– Он принадлежит к одной из благороднейших семей Арана, отпрыск рода, который знаменит в Аране своими ратными подвигами, Фахреддин пришел приветствовать элахазрета как представитель
народа Арана. Он мой школьный товарищ и друг юности.
Атабек пожал руку Фахреддина.
– Рад и счастлив видеть вас, - сказал он, затем обернулся к Низами и Мехсети-ханум: - Извините меня! Я должен был сам явиться к вам, чтобы передать приветы моего брата Кызыл-Арслана. Но потом я решил встретиться с вами на этом историческом меджлисе*. Кызыл-Арслан настоятельно просил меня позаботиться о вашем благополучии. С большим прискорбием он рассказал мне, что два таких больших художника существуют
______________
* Меджлис - собрание.
величие художников. Садитесь, прошу вас!
Сказав это, атабек усадил Низами по правую сторону от себя, а Мехсети-ханум - по левую,
Завязалась беседа.
Атабек Мухаммед обратился к Низами:
– Выехав из Хамадана в путешествие по Северному Азербайджану, я мечтал услышать стихи поэта Низами лично, из его уст. Сбудется ли моя мечта сегодня?
– Я не пишу хвалебных стихов, - ответил Низами.
– Мне известно, что и вы не любите хвалебных посланий. Ваш брат, дал мне понять это в своих письмах.
– Я очень хотел бы услышать одно ваше стихотворение.
– Какое же?
– Оно начинается словами: "Я бедняк, я счастливец..."
– Извольте!
Низами встал.
В зале наступила тишина. Всем не терпелось услышать знаменитого мастера поэзии. Поэт начал читать:
Я - бедняк, я - счастливец, я судьбой одарен.
В государстве влюбленных поднимаюсь на трон.
Не взираю на злато, злато - язва очей.
Я - бедняк, Но на славу угощу богачей.
Если море бездонно - тщетно море мутить,
Я всегда одинаков, и меня не смутить.
Я - пловец терпеливый, каждый стих мой - коралл,
Я - певец, что возглавил соловьиный хорал.
Из сокровищниц звуков, что разведать я смог,
Будут долго поэты свой заимствовать слог.
Я под стать небосводу, что в полночной тени
Предвещает рассветы и грядущие дни.
Это сердце вмещает безрассудство морей,
Я владею искусством и вселенной моей,
Окончив, Низами сел.
Атабек Мухаммед задумчиво покачал головой.
– Я владею искусством и вселенной моей, - повторил он последние строчки, затем с жаром обеими руками схватил руку Низами и пожал ее.
– А теперь мне хотелось бы услышать голос прекрасной поэтессы - гордости страны.
Мехсети-ханум встала и, обернувшись к присутствующим, ррочла четверостишие:.
Мы пьем вино. "О, есть ли грех страшней!"
Кази кричит, заботясь о мошне.
Мы, правда, кувшины опустошаем,
Но грабить сирых разве не грешней?
Четверостишие было направлено против кази Гянджи, присваивающего сиротское добро. Кази находился в зале.
Затем Мехсети-ханум обернулась к хатибу, который некогда изгнал ее из города, и прочла второе четверостишие:
Завеса между нами до земли.
Не будем поднимать ее. Внемли.
Не то увидят все, что мы с тобою
В греховности друг друга превзошли.
Когда она умолкла, многие, в том числе атабек Мухаммед, кази и хатиб, засмеялись, восклицая: Хвала!"
Атабек Мухаммед поднялся и опять поцеловал руку Мехсети-ханум. Зная, что она нездорова, он позволил ей удалиться.