Меч императора Нерона
Шрифт:
— Ты — оригинал, а Салюстий — копия, копия всегда грубее оригинала. Не обладая твоим божественным даром, он кричит там, где поешь ты.
— Не слишком ясно, что ты имеешь в виду,— нахмурился Нерон.
Никий понял, что его объяснение вышло не очень толковым, и не нашелся с ответом. Его неожиданно выручила Поппея. Загадочно улыбнувшись Никию, а затем переведя взгляд на Нерона, она сказала:
— А мне понравилось. Он такой забавный. Сначала мне показалось, что он кривляется и завывает ради шутки, но когда я поняла, что
— Никий говорит, что это я научил его,— с капризными интонациями в голосе проговорил Нерон.— Ты полагаешь, моя Поппея, что я научил его кривляться и завывать?
— Ты талантлив, Нерон,— сказала она снисходительно и, лениво протянув свою красивую руку с тонкими длинными пальцами, нежно коснулась ею щеки Нерона.— А талантливый человек, как ребенок, не может поверить, что другие не умеют делать то, что делает он. Ты учил обезьяну божественному слогу, а она научилась только кривляться. Думаю, что твой Никий имел в виду именно это.
— Это так? — взглянув на Никия и как бы еще сердясь, отрывисто спросил Нерон.
— Да, император,— кивнул Никий.— Поппея сумела правильно выразить то, чего не сумел выразить я.
— Вы, я вижу, сговорились,— сказал Нерон с плохо скрываемым удовольствием.— Если так дальше пойдет...
Он не успел договорить, Поппея обняла его за шею и прижала голову к груди:
— Маленький мой, моя рыжая бородушка,— пропела она, мельком взглянув на Никия.— Мой божественный ребенок! Рим имеет больше чем принцепса, он имеет божество.
Нерон по-детски вздохнул и еще глубже зарылся лицом в пышную грудь Поппеи. А она все говорила и говорила, поглаживая его голову и спину и уже не взглядывая на Никия.
Никий ощутил смущение. Не оттого, что император изображал ребенка и глупо вздыхал. Он чувствовал смущение потому, что Поппея проделывала все так естественно, /Ни разу не сфальшивив ни голосом, ни движением, будто в самом деле была матерью этого взрослого рыхлого мужчины, зарывшегося лицом в ее грудь. Более того, Нерон вдруг представился Никию настоящим ребенком — маленьким, страдающим, беззащитным, никогда до того не знавшим ласки и вдруг получившим ее.
Наконец император поднял голову и посмотрел на Никия затуманенными влагой глазами.
— Ты? — спросил он так, будто только что увидел Никия, и снова протяжно вздохнул.
И тут же Поппея сделала плавный жест рукой, показывая, что Никию лучше уйти. И Никий, сам не ожидавший от себя этого, медленно ступая, стал отходить к двери. Нерон провожал его невидящим взглядом. Поппея все еще держала руку на весу и, кажется, шевелила пальцами. Относилось ли это к нему или нет, Никий сказать не мог,— толкнув спиной дверь, он вышел наружу. Огляделся, словно не узнавая знакомое помещение, скользнул взглядом по каменным лицам преторианских гвардейцев и медленно, не слишком уверенно ступая, пошел прочь. Кто-то поприветствовал его с поклоном, но он
Выходя из дворца, он внезапно остановился — будто натолкнулся на преграду. Остановился и снова ощутил прежнее безотчетное беспокойство.
— Ты был у императора? — услышал он за спиной знакомый голос. Оглянулся и узнал Отона. Его лицо было пепельно-серым, вокруг глаз синие круги, губы чуть вздрагивали, когда он повторял вопрос: — Ты был у императора?
Никий хотел сказать «нет», но почему-то ответил:
— Да.
— Поппея...— едва слышно выговорил Отон и вдруг резким движением прикрыл рот, словно страшился продолжить.
Глава пятая
За северными воротами города, в овраге за рощей, горел костер. Двое, закутанные в плащи, осторожно вышли из-за деревьев. Тот, что шел впереди, вскинул руку, останавливая идущего следом.
— Стой! Вот они,— с тревогой прошептал он, указывая на огонь внизу.
— Никого не видно,— взволнованно отвечал его спутник.— Может быть, ты ошибся?
— Ты боишься, Теренций? — спросил первый, по-ложа руку на меч у пояса.
Теренций проследил глазами за движением его руки и только вздохнул.
— Не бойся,— стал успокаивать его первый.— Я уже говорил тебе вчера, что, умирая, мы попадем в царство Бога. Ты получишь там все, чего не имел в этой жизни, рабы будут господами, а господа рабами. Не бойся, Теренций, верь мне, мы, бедные, будем там счастливы. Или ты не веришь? Скажи!
Говоря это, он пристально вглядывался в темноту вокруг костра. До него было всего шагов пятьдесят.
— Ты не веришь? Говори!
— Зачем ты спрашиваешь меня, Симон? — с укоризной в голосе ответил Теренций.— Мне кажется, ты нашел неподходящее время для таких разговоров.
— Ты не понимаешь, Теренций,— продолжил Симон, горячась.— Никто не знает, когда придется умирать, а ты должен быть готов вступить в лоно Бога. Если не спасешь свою душу, то тогда...
— Что? Что тогда? — раздраженно перебил его Теренций.— Ты нарочно пугаешь меня?
— Чем я тебя пугаю?
— Смертью. Ты считаешь, нас могут убить сегодня, раз хочешь, чтобы я...
— Тихо! — тревожно прервал его Симон.
И он, и Теренций замерли, прислушиваясь. Вдруг позади них треснула ветка — они испуганно огляну-лись, Симон до половины вытянул меч из ножен, а Теренций лишь взялся за рукоять своего.
Послышался тяжелый топот — приближались чьи-то шаги. Затем голос из темноты произнес:
— Вложи обратно свой меч, Симон, или ты пришел не с миром?
— Это ты, Онисим? — с тревогой спросил Симон, убирая меч в ножны и делая шаг вперед.
— Это я,— ответил тот насмешливо.— Спускайтесь к огню, я иду за вами.
Симон и Теренций стали спускаться в овраг, время от времени пригибаясь и хватаясь руками за траву. Они уже стояли у костра, когда к ним подошел Онисим.