Меч императора Нерона
Шрифт:
— Задушенной в объятиях, конечно!
Но как бы там ни было, никто не охранял дом матери императора. Никий сначала думал залезть в окно, но потом решил, что если его все-таки заметят слуги, то шуму не оберешься, и постучал в дверь.
Выглянул сонный слуга, подняв светильник, испуганно вгляделся в ночного гостя. Никий скинул капюшон, сказал:
— Марций, ты узнаешь меня?
Тот кивнул, но не посторонился:
— Госпожа спит, она плохо чувствовала себя с вечера.
Никий не стал вступать в ненужные переговоры, просто оттолкнул слугу и вошел в дом. Преданный Марций
— Мне надоело твое присутствие, Марций. Иди спать, я сам найду дорогу.
Слуга ничего не возразил, потоптался в нерешительности, но отстал. Никий без труда отыскал нужное помещение, вошел, поставил светильник на пол, приблизился к ложу Агриппины. Стоял, неподвижно глядя на спящую женщину. Ее полные красивые руки лежали поверх покрывала, лицо спокойное, умиротворенное. Никий не любовался ею, смотрел с неприязнью, почти со злостью, в сознании мелькали имена любовников, названные Нероном. «Они владели ею как любовники,— подумал он,— а я как раб». Рука его случайно дотронулась до рукояти короткого меча у пояса. Он в страхе отдернул руку, будто меч был живой. Зачем нужны эти хитроумные комбинации, если можно войти в спальню Агриппины в сущности беспрепятственно и одним ударом меча покончить с нею. В конце концов, все можно свалить на обыкновенных грабителей. Но Рим был слишком театрален, чтобы действовать так просто. Из смерти следовало обязательно сделать трагедию или комедию — не имеет значения что, лишь бы все выглядело красиво и высокопарно.
Никий отстегнул меч, осторожно пригнувшись, положил его на пол у ложа. В эту минуту Агриппина спросила тревожно:
— Кто здесь?
Никий осторожно поднялся:
— Не бойся, это я, Никий.
Она привстала на локтях, смотрела на него с испугом и недоверием:
— Почему ты здесь? Что-нибудь случилось?
— Нет, нет, я...
Она резко подалась назад, ударилась о деревянную спинку ложа:
— Тебя прислал Нерон!
Она не спрашивала, она утверждала. Никий быстро шагнул к ней, она в страхе вытянула руки перед собой:
— Не подходи!
Теперь лицо ее стало некрасивым, подурневшим — страх не шел ее лицу, слишком старил. Никий почувствовал удовлетворение, увидев это. Свет в комнате был неяркий, Агриппина по-своему истолковала выражение его лица. Ее вытянутые руки не были уже средством защиты — напряжение исчезло, они плавно колыхнулись в пространстве, приглашая.
— Иди ко мне, Никий,— со сладкой улыбкой проговорила Агриппина,— я так ждала тебя.
Никий понимал, что это неправда, но не мог противиться, подался вперед и — оказался в ее объятиях. Он вспомнил, как Нерон говорил о преторианском гвардейце, которого давным-давно привела к себе мать: «Он плакал, как ребенок». Вспомнил, хотел освободиться от ее рук, но вместо этого почему-то еще плотнее прильнул к ее теплому, пахнущему сном телу, уткнул лицо в грудь.
— О Никий, Никий,— простонала Агриппина,— как я люблю тебя!
Ее голос мог заставить быть страстным даже мертвого. А Никий был еще жив. «Сирена!» — подумал он - последний миг перед тем, как растворился в ее ласках,
В этот раз Агриппина не была неистова, она оказалась пронзительно нежна. Никий потерял ощущение времени, не понимал, где находится, что с ним уже произошло и что может быть еще. И будущее, и настоящее уже не имели значения — если объятия Агриппины есть забвение от жизни, он больше не хочет жить.
Когда пришел в себя, первое, о чем подумал, было: «Она не может быть моей, значит, не должна жить». Он странно спокойно сказал себе это, повернул голову, посмотрел на лежавшую рядом Агриппину — та неподвижно смотрела в потолок и казалась мертвой. Сам не зная зачем, он сказал:
— Если бы ты могла родить от меня, ребенок стал бы властителем мира.
Проговорил это едва слышно, как бы про себя,— и хотел, чтобы она слышала, и не хотел.
Губы Агриппины дрогнули — то ли в насмешливой улыбке, то ли в скорбной. Она вздохнула протяжно:
— Я уже не могу рожать. Но если бы могла... Нельзя родить двух императоров. Все дети разные — тот, кто сильнее, убьет остальных.
— Я сказал о властителе мира, а не об императоре.— Никий и сам не вполне понимал, что имеет в виду.
Она повернулась, посмотрела на него долгим взглядом:
— Ты говоришь глупости.
Он резко поднялся, спрыгнул с ложа, взял лежавшую на полу одежду. Она не двинулась, не попыталась остановить его, только смотрела с грустью.
— Мне пора идти,— проговорил он, глядя в сторону.
— Иди,— ответила она.
— Ты пришлешь своего человека, как мы договаривались?
— Да, конечно, я же обещала.— Голос ее прозвучал ровно-равнодушно.
— Потом мы уедем с тобой, будем жить тихо, и нас никто не найдет.
— Никто не найдет,— повторила она,— будем жить тихо. Будем жить...— она прервалась, и вдруг Никий увидел, как у Агриппины скользнула слеза, прочертив дорожку от глаза до уха. Она договорила едва слышно: — Или не жить.
Ему сделалось жаль ее, но жалость была какой-то болезненной, перемешанной с раздражением. Он сказал, шагнув к ложу и остановившись над Агриппиной:
— У тебя было много любовников, я знаю, и всех ты одаривала одинаковой любовью. Не понимаю, почему тебя никто не убил из ревности. Не понимаю!
Ее веки дрогнули, когда она произнесла:
— Но меня никто не любил.
— Тебя никто не любил?! — вскричал он с удивлением и возмущением одновременно.
— Нет.
— А твой брат Гай? Ты же сама говорила, ты боялась, что он убьет тебя.
Она усмехнулась грустно:
— Ты не знал моего брата Гая. Чтобы убить, ему не нужно было ни любить, ни ненавидеть, он просто любил убивать.
Никию хотелось крикнуть, что он, он любит ее. Никто не любил, а он любит, но, взглянув еще раз на ее бес-страстное лицо, он промолчал. Нагнулся, чтобы поднять меч, все еще лежавший на полу у ложа. Но лишь только пальцы его коснулись ножен, она спросила:
— Ты что?
— Ничего,— ответил он и осторожно подсунул меч под ложе,— у меня погнулась застежка на сандалии.
— Калигула! — произнесла она, и в какой-то миг Никию показалось, что она сошла с ума.
Он поднялся, тревожно посмотрел на нее: