Меч истины
Шрифт:
Меня хорошо кормили – ланиста надеялся вырастить великана. Я был усерден в тренировках и не строптив, поэтому мне не пришлось изведать наказания. Слышал, что в других школах гладиаторов часто секли, а камеры для провинившихся делали низкими, что не позволяло выпрямиться в полный рост. Мне это было бы вдвойне неприятно.
Владелец школы в Путеолах тренировал не только рабов, но и зверей: в подземельях под ареной располагался настоящий лабиринт, где содержали и травили хищников, возбуждая в них свирепость. Надсмотрщики с тяжёлыми бичами, занимавшиеся этим, казались мне не менее звероподобными.
Путеолы –
Поединка желала знатная матрона, увешанная драгоценностями и накрашенная сверх всякой меры в тщетной попытке скрыть почтенный возраст. Её сопровождал мужчина моложе лет на десять. Посетители с удобством устроились под колоннадой, где не пекло солнце, и приказали подать фалернского вина.
Тем временем я отрабатывал удары в паре с коренастым кельтом моего возраста. В школе никто не звал друг друга по имени. Должно быть, в этом проявлялось желание сохранить хотя бы что-то личное. Моего партнёра все звали Ржавым из-за большого количества веснушек, испятнавших не только лицо, но и тело. Я носил там прозвище Лонга – Длинный. Странно, меня даже радовала потеря родового имени. Моя семья происходит из Равенны, и в амфитеатре во время боя не должно было случиться никого из знакомых. Всё это просто не могло иметь отношение ко мне. Когда-нибудь я проснусь от кошмарного сна, и жизнь станет такой, как прежде. Эта иллюзия помогала мне выжить.
Ржавый был неплохим парнем, я даже подглядел у него пару приёмов, которые помогли мне впоследствии, и он не возражал. Ему уже приходилось биться на арене, тогда как я всеми силами стремился отдалить этот момент. Моё решение овладеть оружием было твёрдым, но, видят Боги, я не хотел использовать его против кого бы то ни было, кроме Руфина. Предстояло ещё переступить через себя, чтобы пролить чью-то кровь.
Матрона хотела увидеть бой до смерти. Ланиста приказал всем гладиаторам покинуть тренировочную площадку. Для господской забавы он выбрал меня и Ржавого. Я понимаю, что ему не хотелось впустую тратить опытного бойца, на меня же особой надежды не было. Впрочем, хозяин разливался перед гостями:
– Этот высокий парень – димахер. Он сражается двумя руками и очень быстр. Его противник, рыжий – гопломах, ему мало равных в бою. Госпожа увидит интересный поединок.
Нам приказали взять боевое оружие. Ржавый покрыл голову шлемом, закрывающим лицо, надел поножи, взял большой прямоугольный щит и короткий меч. Димахеру не полагалось поножей и шлема, зато в его снаряжение входили два меча – это мне всегда нравилось. Мечи показались необычно лёгкими. Мы тренировались с утяжелением, а меня и подавно заставляли ворочать совершенно неподъёмные тяжести, стремясь нарастить побольше мяса. Позже ланиста оставил эту затею, осознав, что моя сила в подвижности и быстроте.
По знаку хозяина мы сошлись. Я всё надеялся, что схватка будет не более серьёзной, чем обычно. Ржавый незлобив, за обедом мы часто садились рядом и перебрасывались парой слов. Я не мог представить, чтобы он всерьёз собирался меня убить. Он быстро меня разуверил. От той схватки осталось два шрама на груди и один на бедре. Я оборонялся, как умел, но всё ещё старался
– Добей! – взвизгнула матрона, подскакивая с места. Её палец указывал вниз, а на старом лице отражалось нетерпение.
Ржавый хмыкнул из-под шлема и занёс меч для окончательного удара. Ощущение невозможности происходящего подкинуло меня с песка. Левой рукой я отразил его меч, а правый клинок косо всадил, как пришлось – в живот. Мне бы следовало откатиться, избегая падающего тела. Я был, как во сне и не сделал этого. Моя кровь смешалась с кровью человека, которого я убил.
Матрона осталась довольна.
Урок третий. Решение.
Пару лет в Путеолах считали, что я нем. Я ни с кем не разговаривал после того первого боя. Говорят, некоторых тошнит от пролитой крови, со мной было иначе. Просто меня возмущала мысль убивать кого-то, с кем делил неволю, смеялся, обменивался замечаниями. Ржавый не питал ко мне зла, он просто дрался, но и это казалось предательством. Как жить дальше? Подчиниться совести, запрещающей лить кровь без вины, и позволить убить себя в следующем бою? Эту роскошь я не мог себе позволить. Моя ненависть была сильнее.
И тогда я онемел. Все вокруг были чужими, любой из них на арене в момент становился смертельным врагом. В моей семье не был воинов уже несколько поколений, но я представлял себя солдатом, которому нужно прорубиться сквозь строй. И я прорубался, какая разница, что мы сражались один на один. Я прорубался к Руфину, стоявшему где-то за их спинами. И убивая, видел его ухмылку.
Самая большая трудность состояла в том, что бунтовал ничем не занятый разум. Мне страшно не хватало книг, раздумий над ними, возможности учиться. Прежде это было для меня любимейшим занятием. Тогда я начал учить языки. В школе бытовало много наречий – гладиаторов свозили отовсюду. Иногда они составляли целые группы земляков. Любая такая группа могла оказаться отрядом противников на арене. Поначалу трудным казалось понимать чужую речь, почти не общаясь. Я разбирал оттенки настроений и интонаций, словно буквы в книге. Из Путеол я вышел, сносно изъясняясь на языке британских кельтов, четырёх германских наречиях, по-галльски, по-фракийски, по-испански. Впрочем, это я сумел только потому, что всё же заговорил.
Но учился я не только чужим наречиям. Многие рабы прежде были воинами и принесли с собой на арену ухватки, свойственные их народу. Я пристально наблюдал, стараясь распознать их преимущества и недостатки, применяя там, где они могли принести наибольшую пользу.
Вероятно, я сам становился чем-то вроде Зверя – механизмом для убийства. Не думаю, что меня слишком любили зрители – я убивал быстро и стремился сразу покинуть арену. Очередной боец в стенке, прикрывающей Руфина, пал – что ещё мне оставалось делать? К тому же я не был дивно хорош собой, чтобы почтенные римлянки влюбились и пожелали провести с таким гладиатором ночь. Должно быть, в конце концов, хозяин отправил бы меня драться с хищниками, как сделал с вандалом. Этого не случилось. И всему виной один человек. Он не позволил мне превратиться в дикаря. Перед ним – единственным в жизни – я испытываю муки совести.