Меч Тристана
Шрифт:
А картинка выглядела весьма условной, но красноречивой. Замок Темры располагался неправдоподобно близко, в небе над ним летели какие-то крупные птицы, похожие больше на стратегические бомбардировщики. В правом верхнем углу изображен был зачем-то сводчатый вход в храм или иное строение, слева позади пещеры имелась не менее загадочная пирамида: то ли гора, то ли купол какой-то. Сам вылезший из-под земли дракон, очевидно, с целью приуменьшить заслуги Тристана, имел вид достаточно тривиального африканского льва, только с очень длинным хвостом и очень путаной гривой, маскировавшей и делавшей совсем не страшными даже зубы в разинутой пасти. Одежда Тристана выглядела не просто легкой, но легкомысленной для такой-то схватки: рубашечка, штанишки, ботиночки какие-то, и только широкая шляпа, в которой можно было (при желании) угадать шлем, защищала
В общем, рисунок удался на славу. Гормон показал его Изольде, а Изольда Тристану в тот же вечер.
— Хорошо рисовал, собака! — подивился старый король и заметил: — Вот только щит какой-то маленький получился…
И Изольда чуть было не ляпнула: «Это не щит».
Зачем, для чего, по рецептам какой магии изображал красноволосый хитрюга своего врага на пергаменте? Какие силы двигали рукою подлого сенешаля? Теперь уже никто не узнает.
А Гхамарндрил когда-то услышал фразу: «Dum spiro, spero». И часто повторял ее на чуждой ему латыни и на родном: «Пока дышу, надеюсь». С этими словами на знамени он и вышел на последний бой в своей жизни. Да, он надеялся убить Тристана, не мог не надеяться — это был его единственный шанс.
А Тристаном двигала в тот момент лютая ненависть к подлому обманщику; и верность слову, данному королю Марку; и жгучее нежелание умирать, когда столь многие тайны этого мира остались неразгаданными. И наконец, им двигала любовь — к Маше, то есть уже к Изольде, и предмет его любви был теперь не где-то далеко, а здесь, совсем-совсем рядом, и именно от исхода поединка зависело, упадут они в объятия друг друга или расстанутся навсегда. Против такого набора стимулов не устоял бы, наверное, и хорошо вооруженный отряд моджахедов, заброшенный на зловещей черной «акуле» из Турции на окраину Шали. Бедный, бедный сенешаль Красный. Куда уж ему!
Кончилось время красных. И здесь и там.
Они сражались на развалинах храма, уничтоженного язычниками лохланнахами еще пару веков назад. Не прошло и получаса от первого звонкого удара меча о меч, как красноволосая голова Гхамарндрила покатилась, чертя темную дорожку по замшелым щербатым ступеням, вниз, к морю, где симпатичные белые барашки призывно накатывались на каменное крошево, как бы шепча Тристану: «Пора, пора! Море ждет вас, о великие любовники, Тристан и Изольда!»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
и, быть может, самая главная во всем повествовании, потому что именно в ней наши герои вкушают Волшебного Напитка (наряду со многими прочими напитками) и узнают, что такое настоящая любовь
Провожали Тристана и Изольду в Корнуолл с большими почестями. Собственно, устроен был пир в их честь. Тут-то и пригодились захваченные из дому шикарные одежды для всей команды. Гонец короля Гормона привез отряду Тристана приглашение на большой праздник в главную столицу Ирландии Темру, и Курнебрал, уже не первый день томившийся в неведении и тревоге, обрадовавшись несказанно, дал приказ отплывать из гавани Ат-Клиата. Корабль шел при попутном ветре, и очень скоро недавние враги эринцев причалили в гостеприимном речном порту. Фактически между Ирландией и Корнуоллом в этот день был заключен мир. Встреча двух королей планировалась, конечно, на ближайшее будущее, но, по сути, была уже не обязательна. Корнуоллец Тристан сделался героем Эрина, а ирландский королевский двор принял предложение Марка породниться — вот что было главным. Это и стало поводом для большого праздника. И пиршество удалось на славу. Для некоторых даже слишком. Тристан, умотавшийся в боях и интригах, как собака, как загнанная лошадь, чувствовал, что нервы его уже на пределе, и решил оттянуться на полную катушку. Вот и не рассчитал немножечко с вином.
На специально снаряженный для него с Изольдой корабль Курнебрал отнес героя на руках. Ночью, потихонечку, когда уже никто не мог их увидеть.
Остальные корнуоллские воины покинули Ирландию еще до рассвета. Таков был приказ короля Марка, данный еще много дней назад, — возвращаться настолько скоро, насколько это будет возможно.
И было еще одно снадобье, которое, согласно традиции, вручила Айсидора не Изольде, а служанке ее Бригитте, — изящный серебряный кувшин с золотою пробкой, залитой воском, а в нем — великой силы приворотное зелье обоюдного действия, по вкусу и запаху — будто ароматнейшее терпкое вино из южной лозы, а по цвету — темно-бурое, словно густой поздний мед — дабы не перепутать с обычным вином. И наказала королева наполнить этим напитком специальный серебряный кубок перед первой брачной ночью Изольды и Марка и проследить, чтобы поочередно не менее двух раз передавали они друг другу эту чашу с волшебным напитком и осушили ее до дна. А то, что останется в кувшине, строго-настрого велено было выплеснуть наземь, а еще того лучше — в отхожее место, ибо ни одна капля не должна была попасть иным людям на язык, губы или другие чувствительные места.
Бригитта была образцовой служанкой и никогда не задавала господам лишних вопросов, но на этот раз что-то случилось с нею, она вдруг почувствовала многие вопросы, зашевелившиеся в ее голове, и многие сомнения. Она промолчала, верная правилам своим, но ей вдруг сделалось страшно. И руки начинали трястись, едва лишь только пальцы касались загадочного сосуда с любовным напитком. Плескалось в нем счастье, перемешанное с погибелью, великое искушение плескалось в нем. И было то искушение сильнее смерти и даже сильнее… (Бригитта содрогнулась от собственной мысли) …сильнее веры ее в Единого и Всемогущего Бога.
— Да, моя королева, — едва шевеля запекшимися от волнения губами, прошептала Бригитта, — я выполню все в точности, как ты велела.
И добавила вдруг, словно уже предвидя беду и желая заранее оправдаться:
— Все будет так и только так, как предначертано Всевышним.
Наутро голова у Ивана разламывалась нещадно. Во рту было сухо, мерзко, перед глазами все плыло. Разбуженный звуком торжественного рога, с трудом вспоминая, где он, кто он и на каком языке следует говорить, Тристан (да, теперь уже Тристан), пошатываясь, выбрался из каюты, сошел на берег и, взяв себя в руки, поднялся по ступеням, дабы все-таки попрощаться с королем и королевой. Вымучил из себя улыбку, делая вид, что все нормально, но мог бы и не стараться так уж сильно. Во всяком случае, как мужчина мужчину, Гормон отлично понимал молодого рыцаря. Каким тот был накануне, помнил он хорошо. Вот только вряд ли король Ирландии мог даже предположить, что напился Тристан вполне сознательно. Не усталость была тому причиной и даже не страшная нервотрепка последних дней, а любовь, именно любовь — жгучее чувство к Маше, которому нельзя было дать выхода ни под каким видом. Это было настолько невыносимо, что Ваня все пил и пил, пытаясь залить тоску и болезненную возбудимость при каждом мимолетном взгляде на фантастически прекрасную Изольду
Это был какой-то чудовищный сюр: Маша, его любимая Маша, такая нежная, хрупкая, такая непорочно чистая, ранимая, трепетная — среди этих пьяных рож, грязных тарелок, пропотевшей кожи доспехов, нечесаных бород с остатками пищи, заляпанных черт знает чем кафтанов, лохматых собак с лоснящейся от жира шерстью, потому что о них здесь вытирали руки, среди коптящих факелов, льющегося на каменные плиты вина из небрежно сшибающихся кубков, среди глупо хихикающих дамочек, запакованных в глухие тяжеловесные платья и потому тоже благоухающих резкими местными духами пополам с потом. Все это было абсолютно нереально, словно какой-то гений компьютерной графики взял да и врисовал в натуралистичный европейский фильм об эпохе короля Артура современную девушку, врисовал чисто, аккуратно, но тем более дико смотрелась она в этом дремучем антураже.