Меч времен
Шрифт:
Дальше пошли втроем — впереди Василий, за ним Миша в рваных сапогах и Трофим — совсем без обувки, босой, зато в шикарной — пусть малость потертой и промасленной — куртке.
А вокруг — не хватало глаз — тянулись девственно непроходимые леса, косматые кустарники, буреломы, бурые папоротники высотой едва ли не в человеческий рост.
Дорожка была та еще — одно направление, — то и дело приходилось перепрыгивать через поваленные ветром деревья, обходить топкую грязь, продираться сквозь колючие заросли. Высокие сосны, сумрачные разлапистые ели, хмурые
Откуда-то слева вдруг пахнуло падалью, да так пахнуло, что хоть нос зажимай. И тут же где-то рядом раздался жуткий рев!
Веселый Ганс дернулся к наплечной кобуре, за ПМом, обернулся:
— Слыхали? Медведь! Как бы на нас не набросился.
— Не набросится, — поспешно успокоил Миша. — Если мы к деликатесу его не пойдем.
— К чему, к чему? — удивился опер.
Эх, городской человек — сразу видно! Михаил, правда, тоже не из деревни, однако со многими охотниками общался, да и в тринадцатом веке поошивался, пожил — а в те времена люди гораздо ближе к природе были.
— К деликатесу, — охотно пояснил возвращенец. — Чувствуешь — падалью, мясцом гнилым пахнет? Это медведь лося завалил или, там, кабана… а может, и человека. Завалил, забросал ветками — и ходит, жрет. С душком-то ему приятнее, вкуснее. Пока не сожрет — не уйдет, и на нас не бросится.
Веселый Ганс только головой покачал — однако!
— А вообще, медведь — зверь коварный, гнусный и хитрый, — ободряюще подмигнув Трофиму, продолжал Михаил. — И умный — этого не отнимешь, куда там обезьяне! Ловкий — ужас до чего, — не смотри на размеры. Бегает, прыгает, по деревьям лазит — не спасешься от него в лесу, не убежишь, не спрячешься, захочет сожрать — сожрет, хоть ты что делай. Ну, разве что его пристрелить.
— Пострелять нам и так есть в кого, — угрюмо хмыкнул опер. — Надеюсь, правда, что до того не дойдет.
— Слышь, Трофиме, — Михаил подождал отрока. — А боярыня… она тоже с лиходеями?
— Ирина Мирошкинична? — Трофим зябко поежился. — Там. Все ее боятся, слушаются… даже Кнут. И молодой боярич тоже с ними — вроде как тоже пленник… но его не бьют, нет, и кормят хорошо.
— Боярич?! — Михаил напрягся. — Что за боярич? Как звать?
— Зовут Борисом, — охотно пояснил Трофим. — Отрок еще, меня чуть постарше, ликом пригож, златовлас, глаза карие…
Миша сжал губы: он. Борис из рода Онциферовичей, сын боярина Софрония… И как же он-то угодил к людокрадам?
— Боярич-то себе на уме, — неожиданно усмехнулся мальчишка. — Пленник-то пленник, а с боярышни Ирины глаз не сводит. А та его жалует — улыбается, разговаривает ласково.
Ирина… да уж, эта может…
Михаил цинично ухмыльнулся, вспомнив сексуально раскрепощенную вдовицу. Надо сказать, никакой злобы, никаких дурных чувств у него к этой лиходейке не было, скорее даже наоборот…
— А ты с братцем своим с «водяниками» к людокрадам
— С «водяниками». — Трофим кивнул, украдкой вытерев набежавшие слезы. — Не одни мы тако — мнози.
— И много вас, пленников?
— Был десяток, а повели сейчас пятерых: меня да трех дев. Да еще — боярича Бориса.
— Пятерых… А лиходеев с ними сколько?
— Кнут, с ним трое оружных, и сама боярыня, тоже справно и со стрелой и с ножом управляется. Была бы нужда…
— Ага… Слышь, Василий! Там бандюков всего четверо, пятая — атаманша, Ирина.
— Да слышу, — улыбнулся опер. — И сам хотел спросить… пятеро, значит. Плюс — те, кто приедут. Водитель и охрана. Думаю, пара человек при автобусе точно будут… А может, и нет — может, своими силами обойдутся. Да и водитель — не факт, что при делах. Вполне могли нанять втемную.
Борис, боярич Борис!
Ну надо же…
Михаил все никак не мог поверить. Впрочем, Борис — не Борис, — а все равно надобно выручать пленников.
Когда впереди, за холмом заблестело большое озеро, путники невольно прибавили шагу. Вечерело уже, и солнце скрылось за дальним лесом, и небо быстро становилось низким, непрозрачным, синим, в лесу — так и совсем уже было темно, правда, дорожка уже пошла по пустошам, вдоль озера, а впереди, на холме, вдруг вспыхнув, словно волчьи глаза, сверкнули огни деревни.
Веселый Ганс улыбнулся:
— Ну, слава богу, хоть тут электричество есть. Деревня-то жилая, думаю, в какой-нибудь избе и телефон найдется…
— Дорога! — когда подошли к деревне, предостерегающе выкрикнул Михаил, показывая рукой на большую горку… по которой, натужно рыча двигателем, поднимался желтый школьный автобус. Лучи фар шарили по дальним соснам, поднимаясь к синему, быстро темнеющему небу.
— Эх, — разочарованно выдохнул Веселый Ганс. — Опоздали! Теперь одна надежда — на Серегу… Да — сейчас позвоним.
Он кинулся наперерез вышедшей на улицу старушке:
— Бабушка, в какой избе телефон?
— А вон… — Старушка показала, куда идти и повернулась к Мише с Трофимом. — Эко, мокрой-то какой… и босиком… В ройке, что ли, перевернулись?
— Ну…
— Вижу, что ну…. Парнишка-то совсем замерз. А ну, пошли-ка ко мне в избу.
— Да неудобно…
— Пошли, пошли… Ужо чайку горяченького попьете… Да и окромя чайку чего-нибудь есть…
— Вася, мы в избу, — крикнул Михаил вослед уже стучащему в окно крайнего дома оперу.
Тот махнул рукой — мол, слышу. Ему навстречу как раз вышел из избы какой-то кудлатобородый дед…
— Здравствуйте! Мне позвонить бы…
В избе Анны Осиповны — так звали гостеприимную старушку — оказалось тепло и чисто. Жарко натопленная печь, домотканые половики, ситцевые занавески. Посреди горницы — большой овальный стол, в углу — старый ламповый радиоприемник и цветной телевизор «Рубин», как тут же не преминула похвастаться бабушка — подарок дочери.
— Ну, что встали? Проходите к столу, садитесь…