Меченый
Шрифт:
– Я уже говорила вам по телефону, что мне нечего сказать, – повторила Серена Чикос.
Это была стройная смуглая симпатичная женщина небольшого роста лет пятидесяти, с живыми глазами и строгим выражением лица – как у человека, привыкшего давать указания и проверять, как они исполняются.
– Я надеялся, что, если появлюсь лично, вы оцените серьезность моего расследования.
– Напрасно надеялись. А теперь простите, у меня много дел.
– Смею уверить вас, мисс Чикос, что все сказанное вами останется в тайне.
– Но мне не нужна конфиденциальность.
– На это есть причина?
– Это давняя история, часть моего прошлого, которую я предпочитаю не обсуждать.
– А там знают об этом? – Я кивнул в сторону коридора. – Знают о том, что произошло в фонде Рандольфа?
Я стоял в дверях довольно тесного кабинета. Мы находились на втором этаже художественной галереи Рочестерского университета. Серена Чикос сидела в отделе кураторов. Дальше по коридору располагался кабинет директора.
Она натянуто улыбнулась:
– Я работаю здесь двадцать лет, мистер Карл. Местную администрацию давно не заботит моя квалификация.
– Значит, ответ отрицательный.
– Мне жаль вас разочаровывать, но вам не удастся шантажом принудить меня к разговору. Я пришла в фонд Рандольфа сразу после окончания магистратуры. Об этом открытым текстом говорится в моем резюме. Кстати, помог мне устроиться сам мистер Рандольф незадолго до своей кончины.
– Какая оплошность!
– Что вы имеете в виду?
– Я слышал, что вас подозревали в причастности к ограблению его Фонда.
– Кто вам сказал? – резко спросила она, и я успел заметить быстрый взгляд, невольно брошенный на открытую дверь.
– Может быть, мы обсудим этот вопрос в более приватной обстановке?
На мгновение ее глаза сузились, потом Серена Чикос покачала головой:
– Нет, мистер Карл. Меня не заставят разговаривать о фонде Рандольфа злобные слухи, которые кто-то распространяет. Мне жаль, что вы зря потеряли время. Если хотите, могу дать вам пропуск в галерею. Здесь замечательная коллекция.
– Но не такая, как в фонде Рандольфа.
– Вы правы. Коллекция в фонде Рандольфа… потрясающая. – Она помолчала, словно вспоминая одну картину за другой. – Прощайте, мистер Карл. Мне нужно работать.
– На вашу причастность к ограблению намекала миссис Лекомт.
Серена Чикос вопросительно подняла брови:
– Правда? Как поживает старая ведьма?
– Стареет. Но все такая же игривая и до сих пор восседает на троне. Сказала, что вы вынесли некие схемы незадолго до преступления.
– Это неправда.
– Утверждала, что нашли отпечатки ваших пальцев.
– Это была ошибка.
– Она также сказала, что у вас несколько вульгарный вкус.
– Что она знает о вкусах? Видели, на каких каблуках она ходит?
– И что у вас слишком длинная шея.
– В фонде Рандольфа выставлено тринадцать шедевров Модильяни.
– Вы, наверное, хотите сказать, что мистеру Рандольфу нравились длинные шеи?
Ее рука непроизвольно дернулась к горлу. В кабинет заглянули проходившие мимо
– Где вы остановились, мистер Карл?
– В «Холидей инн», в аэропорту.
– Я смогу уделить вам несколько минут после работы.
– Чудесно. Я буду ждать вашего визита.
Его звали Сэмюель Гликштейн. Конечно же, он был евреем, и в этом определенно заключалась значительная часть насмешки миссис Лекомт. Она все еще жила понятиями старой Филадельфии, где быть евреем считалось непристойным; с работы не выгоняли, но все же… «Да вы настоящий Сэмми Глик». Маленький шмок Гликштейн из Нижнего Вест-Сайда, рассыльный в вымышленном издательстве «Нью-Йорк рекорд». «Он постоянно бегал, – сообщает рассказчик. – Всегда выглядел голодным». Сэмми Глик.
Роман «Что движет Сэмми» Бадда Шульберга вышел в свет в 1941 году. Это тот самый Шульберг, что в пятидесятых годах опубликовал роман «В порту», дабы оправдаться перед подкомиссией Маккарти, которую назвал «антиамериканской». «Я мог бы стать известным и богатым. Мог стать победителем». Сомнительные делишки помогли Сэмми Глику пробиться в высшее общество, а Бадда Шульберга сделали богатым.
Поджидая Серену Чикос в отеле, я следил за стремительным полетом Сэмми от посыльного до обозревателя, от обозревателя до голливудского сценариста, от сценариста до продюсера и главы киностудии, женатого на богатой рыжеволосой красавице. Вот так, приятель. Конечно, ему пришлось переступить границы, отдавить немало мозолей, приписать себе несколько чужих сценариев и разогнать профсоюз, но все, что он совершил на протяжении повествования, не сильно отличалось от того, что обычный конгрессмен проворачивает перед завтраком.
Роман меня встревожил. Проблема была не в том, что я идентифицировал себя с Сэмми Гликом, а в том, что я не поступал так, как он. Всю свою жизнь я мечтал совершить безжалостный путь к богатству и успеху, не говоря уже о рыжеволосой красавице. Но не смог. Я всегда давал слабину там, где Сэмми Глик проявлял стальную волю. Если в моей жизни существовало проклятие, то оно заключалось в том, что я был не в состоянии взять от жизни то, чего хотел. Все исторические личности имели стальные души Сэмми Глика. Если думаете, что Ганди был слабаком, то, значит, вы никогда не пробовали накормить его сандвичем с ветчиной.
Я вспомнил о кучке золота и драгоценных камней в ящике письменного стола. Лавендер Хилл предлагал гораздо больший гонорар. Я должен был убедить Чарли или передать Рембрандта Фонду и вернуться к матери, или продать картину и удалиться в далекие края. А я, вместо того чтобы сделать правильный выбор, ударился в донкихотство, принялся бесплатно разматывать клубок событий, произошедших около тридцати лет назад. И как меня после этого назвать? Романтическим болваном, не иначе. Я очень остро осознавал свою глупость, когда читал о восхождении Сэмми Глика по голливудской лестнице успеха, которое никогда не повторю.