Мечта цвета фламинго
Шрифт:
– Давайте вечером встретимся, – без предисловий предложил он.
– Я заканчиваю работу в 15.00, – так же по-деловому ответила Нина.
– Я буду ждать вас у проходной, – отрапортовал он и тут же пошел назад к метро.
Этот день Нина отработала, находясь одновременно за микроскопом и в чаду сладких грез. К концу рабочего дня она распалила себя так, что готова была отдаться симпатичному попутчику прямо у вертушки на глазах у военизированной охраны. Видимо, попутчик пребывал в аналогичном состоянии. Как только они с Ниной оказались в пустынном сквере около проходной, то накинулись друг на друга и целовались до тех пор, пока не вспухли губы, и в это время как раз повалил из крутящихся дверей «Петростали» густым потоком народ.
– Почему вы заканчиваете работу раньше всех? – законно спросил Нину исцелованный и исцеловавшийся попутчик, имени которого к тому моменту она так еще и не знала.
– У нас сокращенный рабочий день по причине рентгеновского излучения приборов.
– А это не вредно? – спросил он, и это уже было началом конца только что зародившегося
– Надеюсь, что не очень, – сказала она и в дополнение к словам вынуждена была пожать плечами, потому что тревога явственно читалась в его красивых глазах с длинными, загнутыми вверх ресницами. Поскольку тревога и после пожимания плечами не исчезла, а как бы еще и усугубилась, она на всякий случай отрапортовала: – У нас осуществляется постоянный дозиметрический контроль и ежегодное медицинское освидетельствование.
Видимо, она здорово понравилась этому попутчику, который при более близком знакомстве оказался Владиком, потому что он не бросил ее, облученную приборами, тут же в сквере у проходной и не побежал сразу обследоваться после ее поцелуев сам. Они еще около месяца встречались и целовались и даже совершали более откровенные действия, но со временем Нина поняла, что у Владика здорово свернута крыша на предмет здоровья и того вреда, который может принести ему окружающая среда. Его маменька была еще более сдвинутой на этом предмете, она работала секретарем главврача санэпидстанции и отнюдь не понаслышке знала о педикулезе, трихомонозе, разгуле сифилиса и клещевого энцефалита. Мать с сыном, сняв целлофан с батонов и буханок, обжигали хлеб над газом; дополнительно проваривали колбасы, мыли с хлоркой овощи, особенно тщательно стирали в «Аисте – БИО» бумажные деньги и отмачивали в марганцовке с солью и йодом – металлические. Сначала Нина, оглушенная свалившейся на голову любовью, только дружелюбно посмеивалась над «безобидными причудами». Когда же эта дружная семейка отказалась есть испеченные ею ко дню рождения Владика и привезенные в городском транспорте пироги с капустой, она первый раз серьезно задумалась. Правда, Владикина мамаша тут же, и очень доходчиво, объяснила Нине, что полиэтиленовые мешки, в которых она везла свое угощение, не запаянные, а потому в метро в них набилась прорва болезнетворных микробов. Нина не стала обжигать свои пироги над газовой плитой. Она демонстративно вывалила в мусорное ведро плод своих трудов, и окружающие абсолютно при этом не расстроились, а как раз напротив, принялись весело поглощать приготовленный Владикиной мамашей из совершенно стерильных (где она только их достала?) продуктов торт «Наполеон». Нина пыталась заглядывать в красивые глаза Владика, но они в тот момент, как назло, были надежно скрыты от нее длинными ресницами и обращены исключительно к мамашиному торту. Нине же этот торт в горло не шел. Она намеревалась после торжественного ужина при свечах сказать Владику все, что ей последнее время приходило в голову и по поводу стираных денег, и по поводу клещевого энцефалита, и, главное, по поводу торта «Наполеон», который его мамаша совершенно не умела готовить. Но после ухода немногочисленных гостей Владик так ловко запечатал ей рот страстным поцелуем, что она потеряла дар речи вплоть до самого утра. Что-что, а целоваться Владик умел и любил. Он вообще очень хорошо делал все, что касалось секса, чем Нину совершенно обезоруживал и обескураживал. Двое ее мужчин – бывший муж Георгий и Димка Ляховой – особой изобретательностью по этой части не отличались. Они все делали споро и быстро, и в тот момент, когда Нинино тело только-только распускалось цветком и становилось готово к самым изощренным ласкам, обычно с присвистом уже засыпали, или шли покурить, или усаживались с чашечкой кофе перед телевизором.
То, чем виртуозно владел Владик, возможно, и называлось страшно неприличным словом «Камасутра». Нина, в общем-то, была очень серой на сей счет женщиной, потому могла и перепутать. Но бывший попутчик, а ныне горячий любовник, умел доставить ей такое наслаждение, о котором женщины в лаборатории поговаривали, что такого не бывает в жизни. Нина вовсе не делилась с ними своими ощущениями, просто Валентина с Фаиной, иногда беседуя о своем, о девичьем, сходились во мнении, что мгновенный здоровый сон мужчины сразу после интимных отношений на самом деле является нормой, а то, о чем пишут в женских романах, – не более чем плоды воспаленной фантазии неудовлетворенных писательниц, что сродни шизофреническим бредням.
После победы «Наполеона» над Ниниными пирогами она все чаще и чаще стала задумываться над тем, почему Владик занимается с ней любовью, хотя она каждый раз перед этим едет к нему в насквозь пропитанном стрептококками метро, являясь, таким образом, опаснейшим бациллоносителем. Конечно, она перед любовными утехами посещала душ, но при этом не обеззараживала себя хлоркой и не обжигала кожу над газовой горелкой. В конце концов она поняла, что любовь Владику как раз и нужна для здоровья. Заниматься сексом очень полезно, а насыщенно и с удовольствием – полезно вдвойне, потому что это молодит организм и продлевает жизнь. Горячий секс, который Владик обеспечивал Нине, своей высокой температурой, очевидно, убивал любой стрептококк и, возможно, даже палочку Коха. Кстати тут будет сказать, что по профессии Владик был врачом-терапевтом, ни одного дня не работавшим по специальности. Когда-то деятельная мамаша, пользуясь своими санэпидемиологическими связями, пропихнула его в институт, чтобы до зубов вооружить против болезней. «Враг должен быть изучен, и
Нина хорошо помнит тот день, когда уехала от Владика, твердо решив никогда больше к нему не возвращаться. Накануне он ненароком проговорился мамаше, что Нина работает на приборах с ионизирующим излучением. Мамаша тут же впала в предкоматозное состояние, и Владик посоветовал Нине принести для нее справку от гинеколога на предмет отсутствия новообразований. Нина решила, что он пошутил, и в свою очередь попросила его, как дипломированного терапевта, популярно объяснить мамаше, что любые новообразования не передаются ни половым и никакими другими путями и что пусть она лучше не каркает, потому что это грешно. Когда же Нина на следующий день переступила порог Владикиной квартиры, из своей комнаты тут же выкатилась сильно ухайдаканная санэпидемиологической службой мамаша и потребовала вышеупомянутую справку. Нина гордо развернулась, хлопнула изо всех сил дверью и уехала домой, даже не объяснившись с Владиком. Он потом еще долго звонил ей, встречал около проходной, возле дома и в метро, умолял простить выжившую из ума женщину, но Нина была непреклонна. По ночам ее тело изнывало без его ласк и поцелуев, но как только она вспоминала стираные деньги и справку от гинеколога, то сразу взбадривалась и мечтала послать Владикиной мамаше в конверте споры сибирской язвы. В конце концов Нина обуздала свое тело, задушила нескромные желания и присоединилась к группе товарищей, утверждавших, что «секса у нас нет». С тех пор она воспылала страшной ненавистью к торту «Наполеон» и заодно к абсолютно неповинному в ее страданиях императору Бонапарту, а литературный сотрудник журнала «В помощь участковому терапевту» по имени Владик исчез из ее жизни навсегда.
Небольшой ресторанчик, куда Тарасов привез Нину, назывался «Медвежья берлога». Она, конечно, никогда не бывала в берлоге, но ей подумалось, что там наверняка именно так: темно и тепло. Администратор провел их к столику, отделенному от остальных какими-то мохнатыми шкурами. На столике, застеленном темно-коричневой скатертью, стояла стилизованная под старинный фонарь настольная лампа, пронзительно белели тарелки, посверкивали тонкостенные фужеры и блестели столовые приборы. Нина опустилась в плетеное кресло с мягкой и коричневой, в тон скатерти, подушкой. Тарасов пробежал глазами меню в кожаной, с тяжелой металлической пряжкой обложке и передал его Нине. Она опустила глаза на мелованный лист и прочитала:
– «Медвежьи почки»… «Медвежьи ушки»… Какой ужас! Я когда-то пила, извините, мочегонное под названием «Медвежьи ушки»! Это, случаем, не оно?
– Конечно, нет! – рассмеялся Тарасов. – На самом деле почки у них свиные, а «Медвежьи ушки» – напиток на брусничной воде с лепестками шиповника.
– Вообще-то брусника… она тоже, знаете ли, того… с теми же свойствами, – заметила Нина и, неприязненно содрогнувшись, ткнула пальцем в меню, напрочь забыв про свои руки забивательницы бетонных свай. – Глядите, а тут еще и «Медвежьи глазки»! Предупреждаю, я не желаю есть ничьи глазки!
– Ниночка! Это же всего лишь десерт! – продолжал улыбаться Тарасов. – Вот увидите: вам понравится! Мы непременно закажем эти «глазки»!
– И что, выходит, что все меню – сплошная туфта?
– Нет. Вверху, видите, «Медвежатина по-таежному»! Говорят, это настоящий медведь!
– Что значит, говорят? Вы что, сами не пробовали?
– Честно говоря, нет. Я вообще не любитель экзотики. Меня в этот ресторанчик однажды привел приятель и накормил хорошей говядиной в пряном соусе. Я и сам, вы уже знаете, могу приготовить мясо, но иногда хочется, чтобы это для тебя сделали другие. В такие моменты я прихожу сюда, особенно когда хочется посидеть в интимной обстановке. – И он многозначительно посмотрел на Нину. – Я и вам закажу то, что нравится мне, если вы, конечно, не пожелаете что-нибудь по собственному выбору.
– Нет уж! Навыбиралась! – Нина захлопнула меню и отдала его Тарасову.
– А что будем пить? – Тарасов опять призвал Нину к ответу.
Она абсолютно не разбиралась в напитках. На праздники в лаборатории Валентина с Фаиной покупали какие-то вина, в названии которых обязательно было слово «монах». Вина всегда были разные, и Нина не переставала удивляться тому, что монахи, оказывается, так слабы на предмет выпивки. И вообще обидно, почему есть вино «Искушение монаха», но нет вина «Искушение инженера-металловеда»… Почему нет напитка под названием «Любимое вино программиста» или «Тайна учителя младших классов»? Однажды после очередного «монаха» ведущий инженер Лактионов долго плевался и сказал, что в следующий раз он сам купит коньяка, и подороже, и за собственные деньги, только чтобы не отравиться как-нибудь ненароком этой бормотухой. На очередной праздник он действительно принес нарядную коричневую бутылку. Нина чуть не задохнулась, хряпнув коньяка тем же макаром, каким глотала любого из «монахов». Витька потом долго отпаивал ее минеральной водой и, хохоча, вытирал ей слезы чистой бязью, только что полученной в хозяйственной части для протирки оптики, но зато на следующий день у Нины абсолютно не болела голова. Попутно она вспомнила еще и Светкину «Царицу Тамару», но сказала почему-то: