Мечта цвета фламинго
Шрифт:
– Нет, других не надо, – решила Валентина. – Может, это будет наш прощальный банкет… Думаю, нужно просто посидеть вместе. Нам есть что вспомнить… Все-таки мы неплохо работали.
– Так! Отлично! – потер руки Юра. – Кто еще поддерживает предложение Фаинки с Валей, прошу голосовать!
В конце концов все подняли руки. Галина Андреевна Голощекина тоже подняла, хотя ей совсем не хотелось идти на этот прощальный банкет. Во-первых, у нее домашних дел по горло, Давидик стал беспокоить… А во-вторых, с сотрудниками ей было неинтересно. Она знает их, как облупленных. Юра обязательно примет на грудь больше нормы и заведет «Ямщик, не гони лошадей!». Выпившая Фаина непременно станет оплакивать свою горькую женскую долю и липнуть к Лактионову. Виктор будет печальными глазами смотреть на Нину, а она – хохотать и отплясывать с Валентиной. Начальник начнет метаться от одной женщины к другой, беспардонно игнорируя, ее, Галину, и она за весь вечер не станцует ни одного медленного танца. Конечно, ей не больно-то и хочется танцевать с бесперспективными мужиками, но это как-то задевает ее женскую сущность… В общем, все заранее известно. Но при нынешнем положении вещей
Сотрудники выбирали место проведения мероприятия и в конце концов сошлись во мнении, что «ну их, дорогие рестораны», лучше свободной, скудно обставленной однокомнатной квартиры Лактионова не найти. Виктор вяло отбрыкивался, мол, у него грязно, неубрано и накидано, но его никто не слушал, потому как перешли к обсуждению меню. Время уже перевалило за 15.00, и Галина Андреевна решила отправиться домой. И так ясно, что будет стоять на столе: тазик оливье, селедка под шубой, Валентинины маринованные помидоры, Фаинкины кабачки и прочая традиционная дребедень. Она, конечно, тоже принесет что-нибудь свое, фирменное, чтобы все еще раз прочувствовали, кто есть кто. Помидоры замаринует каждый дурак, а вот расстегаи со скумбрией по ее рецепту, который она никогда ни для кого не жалела, так ни разу ни у кого и не получились.
Галина Андреевна вышла из проходной и увидела впереди себя начальника центральной лаборатории «Петростали», в которую входила составной единицей и лаборатория Сергея Игоревича. Тучный Олег Григорьевич Мальцев, мучаясь одышкой, передвигался с трудом, поэтому догнать его было нетрудно. В другой раз Галина Андреевна, вежливо поприветствовав начальство, прошла бы мимо, но сегодня был смысл несколько притормозить около него.
– Добрый день, Олег Григорьевич, погодка-то нынче совсем летняя, – проворковала предприимчивая женщина, а Мальцев тут же испуганно огляделся по сторонам, не подкрадывается ли с другой стороны САМ Лев Егорыч Голощекин. Льва Егорыча по близости не оказалось, но начальник центральной лаборатории все-таки подобрался, мобилизовался и даже, казалось, несколько похудел.
– Да, тепло, – счел нужным согласиться он.
– Только вот последние события не дают нашей лаборатории радоваться этому теплу, – многозначительно проговорила Галина Андреевна.
Мальцев судорожно просчитывал в уме, какие события не дают радоваться теплу лаборатории микроанализа и фрактографии, а следовательно, Льву Егорычу Голощекину. Может быть, ему не понравилось, что лаборатории урезали норму спирта для протирки оптики? Так всем урезали… Или… может… Галина Андреевна перетруждается и приходит домой усталой? Говорил же Сергею, чтобы не загружал ее, как рядового сотрудника! Все эти мысли пронеслись в голове встревоженного Олега Григорьевича одновременно, и он участливо спросил:
– А что такое?
– Ну как же? Вы не можете не знать! Наши экономисты во главе с Надеждой распространяют ужасные слухи о том, что из нашего коллектива хотят сократить… – Галина Андреевна набрала в грудь побольше воздуха, а на лице соорудила самое огорченное выражение, – …Ниночку Муромцеву! Вы же в курсе, какой она талантливый инженер!
Галина Андреевна Голощекина заливалась соловьем по поводу разнообразных талантов и способностей Нины, а Мальцев с ужасом думал, где он дал маху. Муромцеву он никому не позволил бы сократить, по крайней мере, на сегодняшний день, тем более что он уже получил недвусмысленное указание, кого сократить. Но если ТАМ передумали… Галина Андреевна наверняка является выразителем и проводником… А если он не согласится с мнением Льва Егорыча? Что тогда? Неужели его все-таки задвинут на пенсию? В этом году ему будет уже шестьдесят два… Олег Григорьевич шумно выдохнул, ссутулился, и ему можно было дать уже все семьдесят.
– …дайте слово, что вы не позволите погубить Ниночку! – услышал он сладкий голос Галины Андреевны.
– Да… да… конечно… – пробормотал Мальцев и остановился у своей машины.
– Я всегда знала, что вы печетесь о нуждах лаборатории как никто, – опять-таки многозначительно проговорила женщина и на прощание бросила Олегу Григорьевичу такой игривый взгляд, будто им обоим было лет по пятнадцать и они каждый день по этому поводу перемигивались.
Начальник центральной лаборатории сел на водительское кресло и задумался. А что, если эта сладкая Галина скажет своему Голощекину, что он, Мальцев, уезжал с работы раньше положенного времени? Конечно, у него ненормированный рабочий день и разные деловые встречи и командировки, но все-таки неприятно, что она его застукала. Он сказал секретарше Леночке, что едет на «Электросилу» по поводу согласования сроков одного из договоров. На самом деле он этот вопрос еще утром утряс по телефону, а поехать собрался домой, потому что у него ужасно разболелся желудок. И зачем он ест столько жирного?
Галина Андреевна садилась в автобус с сознанием не напрасно прожитого рабочего дня. В нескольких инстанциях она заронила мысль о том, что без Нины Муромцевой их лаборатория вполне может обойтись. Похоже, что Мальцев крепко задумался. Ловко она его обработала! И, главное, не придерешься: она пела Нине такие дифирамбы, что мало не покажется. Завтра она еще поговорит с секретаршей Леночкой. Она очень заинтересованно спросит ее, видела ли она документы на сокращение Муромцевой. Конечно, таких документов еще нет, поскольку вопрос, кого увольнять, остается открытым, но юная Леночка еще не научилась держать полученные сведения при себе, и весть о том, что из лаборатории рентгеновского микроанализа хотят убрать Нину, завтра же облетит
Галина Андреевна обожала джаз. На концерте известного оркестра под управлением Давида Голощекина они и познакомились со Львом Егорычем. Их места были рядом, и когда концерт закончился, Лев Егорыч, тогда еще юный Лева, пошел провожать не менее юную Галочку домой, а ее приятельницу (которые у нее в молодости иногда все-таки случались) Любку – приятель Левы Вениамин. У Любки с Вениамином ничего не получилось, а Галочка с Левушкой в конце концов поженились. Может быть, стремительности развития их отношений способствовала Левина фамилия, которая буковка в буковку совпадала с фамилией известного джазмена и Галочкиного кумира. Мы не станем в этом разбираться с пристрастием, потому что брак получился на удивление прочным и гармоничным. Когда у юной пары родился сын, было бы странно, если бы они не назвали его Давидом в честь джазмена, на судьбоносном концерте которого они встретились. С сожалением надо отметить, что джаз Давидик так и не полюбил, хотя родители с младых ногтей приучали его к саксофонным и фортепьянным импровизациям, полагая, что их гармонические колебания просто не могут не совпадать с колебаниями организма человека, которого зовут Давидом Голощекиным. Увы, колебания не совпадали, и даже более того. Когда Давидику стукнуло пятнадцать… или шестнадцать лет, насмотревшись телепередачи под веселым названием «Очумелые ручки», он, нагревая над газом родительские «пласты» с джазовой музыкой, понаделал из них никому не нужные горшки для цветов и ужасные черные плафоны для светильников, которые Галина не позволила ему надеть ни на одну лампу. Коллекция пластинок джазовой музыки погибла безвозвратно, но кое-какая польза от этого все-таки была. Родители поняли, что упорствовали напрасно и себе во вред. С момента изготовления пластиночных горшков и светильников Давидик совершенно отбился от рук. Нет, он не пустился во все подростковые тяжкие. Он просто выключился из семьи и перестал жить ее интересами. Галина прежде была сыну лучшим другом и советчиком, а теперь стала соседкой по квартире, которую воспринимают как неизбежность, но до себя не допускают. Сначала она ежедневно рыдала от эдакого горя на плече Льва Егорыча, потом смирилась, и с сыном наладились спокойные ровные отношения. Конечно, любителям джаза повезло, что Давидика особо не интересовали шумные компании с алкоголем и девочками, если, конечно, не считать одного незначительного эпизода с одноклассницей, которым ввиду его кратковременности смело можно пренебречь, что его не тянуло на наркотики и противоправные поступки. Он нормально учился, с приличным аттестатом окончил школу и без особого труда и без подключения папиных связей поступил в университет. Давидик окончил его по специальности «юрист по гражданскому праву» и работал нынче в какой-то фирме, сути деятельности которой Галина Андреевна не понимала, а сын, как всегда, не утруждал себя объяснениями. Он пропадал на службе с утра до вечера, получал хорошие деньги, а потому никак не зависел от родителей, чем очень гордился. Имелась у двадцативосьмилетнего Давидика и постоянная девушка по имени Оксана. Галине Андреевне она очень нравилась, потому что была довольно хороша собой, образованна, воспитанна, с волевым характером, каким обладала она сама. С точки зрения Галины, именно такая женщина и нужна сыну, потому что, как и она в свое время, возьмет на себя решение всех семейных проблем, а Давидик будет только зарабатывать деньги и жить в свое удовольствие. Она не раз намекала сыну, что довольно водить Оксану за нос, что они, его родители, уже давно мечтают о внуках. Давидик кивал, улыбался, а воз оставался все на том же месте. Галина даже взяла на себя смелость и посоветовала Оксане забеременеть. Оксана, как и Давидик, кивнула, но почему-то так и не беременела. И вот теперь Давид постоянно висел на телефоне, а Галина слышала иногда прорывающиеся сквозь неплотно прикрытую дверь «мой котенок», «мой медвежонок» и даже «моя симпампошечка». К Оксане это не могло иметь никакого отношения, потому что она была девушкой строгих правил и, как уже отмечалось, с сильным характером. Глядя на них с Давидиком, сразу было ясно, кто кому «котенок» и «симпампошечка». Галина Андреевна Голощекина подозревала, что сын связался с какой-нибудь малолеткой, и это ее очень беспокоило. Ведь она могла оказаться несовершеннолетней. Конечно, сын, как юрист, предупрежден о последствиях совращения несовершеннолетних, но когда мужчинами овладевает страсть, они, как на грех, забывают обо всем, чему их учили в университетах. Или, что тоже не радует, она какая-нибудь периферийная залетная пэтэушница, нынче гордо именуемая лицеисткой, с большими претензиями на их квартиру, прописку и дачу в Синявине. Конечно, «симпампошечка» может быть и петербурженкой, студенткой, спортсменкой и красавицей, но у них уже есть Оксана, и других красавиц им не надо.
Решительная Галина Андреевна зашла в квартиру и сразу постучалась к сыну в комнату. Давидик первый день был в отпуске, и из-за двери опять неслось и «котенок», и «ласточка», и новое словообразование в виде «лапусёнка».
Давид ногой приоткрыл дверь, продолжая держать у уха трубку, свирепым взглядом довольно грубо спрашивая мать: «Чего надо!»
– Мне нужно с тобой поговорить, и немедленно! – отчеканила Галина Андреевна так громко, чтобы это непременно могла слышать «лапусёнок».
– Я перезвоню, – шепнул в трубку Давидик, положил ее на аппарат и без удовольствия уставился на мать.
– Ну? – сказал он.
– Не «ну?», а я хочу знать, кто эта «лапусёнок» и какие у тебя по отношению к ней намерения и обязательства!
– Мне кажется, ты учила, что подслушивать нехорошо.
– Я не подслушивала. Ты орал на всю квартиру. Так какие у тебя намерения?
– Самые серьезные.
Галина Андреевна очень испугалась, ноги ее ослабели, подкосились, и она упала на диван рядом с сыном.
– Что это значит? – непослушными губами спросила она.
– Это значит, что я женюсь, – неожиданно по-доброму улыбнулся Давид.