Мечтатели Бродвея. Том 2. Танец с Фредом Астером
Шрифт:
– Ну и туман сегодня.
Она кивнула и заказала вишневую кока-колу.
Со своей бесплотной фигурой, в неизменном черном костюме страхового агента, Рубен Олсон, если встретить его в этом тумане, запросто мог напомнить Джека-Потрошителя. От этой мысли улыбка тронула губы Манхэттен. Видимо, сочтя ее за поощрение, он сразу приступил к сути:
– Вот. Прочти.
Это была статья за подписью знаменитого хроникера Уолтера Уинчелла.
Пьеса «Доброй ночи, Бассингтон» попала в блестящую струю самых успешных бродвейских спектаклей во многом благодаря великолепному Ули Стайнеру в заглавной роли. Автор, Томас Чамберс, находится в настоящее время в Голливуде. Нам хотелось бы верить, что привела
25
Имеется в виду группа видных деятелей Голливуда, известная как «голливудская десятка». В октябре 1947 года Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности начала слушания о коммунистическом влиянии в американской киноиндустрии, для участия в которых из Голливуда в Вашингтон вызвали по повестке 43 режиссера, сценариста и актера. Десять из них, ссылаясь на Первую поправку к Конституции США о свободе слова, категорически отказались отвечать на вопросы комиссии. Палата представителей предъявила членам десятки обвинений в неуважении к Конгрессу, что являлось уже подсудным делом. После двух с половиной лет судебных процессов и апелляций в начале июня 1950 года все они получили от 10 месяцев до года тюремного заключения.
Манхэттен выронила газету.
– Это только начало, – сказал Рубен.
– Что насчет вызова Ули в комиссию?
– Сесил, его адвокат, добился отсрочки. Но когда назначат новую дату, деваться будет некуда.
– Чем он рискует? Хотя бы тюрьма ему не грозит?
– Еще как грозит. За инакомыслие или государственную измену.
– Ули вызвали как свидетеля. Он не обвиняемый.
Рубен хрюкнул – похоже, это был смех. Явление редкое и очень… готичное, на взгляд Манхэттен. Ситуация не располагала, и она скрыла вновь просившуюся улыбку.
– Для Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, – пояснил он, – свидетели делятся на две категории: дружественные и недружественные.
– Сторонники или предатели.
– Всё будет как всегда в таких случаях. Комиссия потребует от Ули список коммунистов, с которыми он знаком. Если он откажется, его запишут в недружественные, а значит… Welcome [26] , крах, разорение и безработица. В лучшем случае он попадет в черный список в профессии. А в худшем…
26
Добро пожаловать (англ.).
– Тюрьма? – выдохнула она.
– В худшем то и другое, darling [27] . Волчий билет и тюремная камера.
Принесли кока-колу, но Манхэттен этого не заметила. Она наклонилась к Рубену, и их разговор стал заметно тише.
– Невозможно представить Ули коммунистом. А та… русская, та балерина, кто она?
Он со вздохом закатил глаза.
– Родилась в Огайо. Такая же американка, как ты
27
Дорогая (англ.).
Она медленно глотнула и отставила стакан.
– Значит, сам нарывался.
Рубен пожал плечами, темными, острыми.
– Мы должны ему помочь. Пусть он безбашенный, так и не повзрослевший эгоист, неважно, мы всё-таки… Всё-таки мы…
– …его дети. Увы.
Манхэттен горько рассмеялась. Сняла очки и снова надела их, достала сигареты, «Фатима» без фильтра.
– Как ты снисходителен к человеку, который не желает признать тебя своим сыном и помыкает, как слугой.
– Не так уж плохо он со мной обращается. Даже делает для меня всё, что может. По-своему. Уверяю тебя, он не такое чудовище, как тебе кажется.
– Если ты так говоришь, значит, он хорошо тебе платит.
– Ты права. Так он на свой лад… проявляет чувства.
Девушка закурила сигарету, чувствуя, что закипает, и злясь на себя за это.
– А ты? – вдруг спросил он в лоб. – Зачем ты изображаешь из себя костюмершу? Почему скрываешь, кто ты на самом деле?
Она задумалась. Стекла очков запотели.
– Чтобы посмотреть на монстра Стайнера в его разных жизнях и семьях. Чтобы понять, кто уморил Джину Балестреро, мою мать, надеждой и отчаянием; кто этот человек, наплодивший детей, которые даже не знакомы между собой?
– Мы с тобой знакомы, – мягко напомнил он. – Мы знаем, кто мы друг другу. Пусть даже он об этом ни сном ни духом.
– Не вздумай ему сказать.
– Я и не собирался.
– Я буду счастлива, когда однажды выскажу ему всё это, швырну в лицо. И этот момент я хочу выбрать сама.
– Ты не будешь счастлива, это я тебе говорю.
Он откинулся на спинку стула.
– Я был настроен так же, когда приехал два года назад, чтобы открыть ему, кто я. Обида. Горечь. Злость. А потом…
Рубен махнул рукой:
– …На самом деле это большой ребенок. При всех своих замашках примадонны он до того наивен, что оторопь берет. Ну кто, кроме скверного мальчишки, вздумал бы «развлечься и позабавиться», якшаясь с комми?
– Человек без убеждений и политической сознательности. Толстокожее животное, которому плевать на всё, что не касается его персоны.
Он вдруг наклонился вперед, почти лег тощей грудью на стол и прошептал:
– Манхэттен… Ты-то хоть не коммунистка?
Она тихо засмеялась.
– Нет. Но я подумаю над этим вопросом.
Они помолчали. За соседним столиком девушка сплетничала с подругами, рассказывая, что ее начальник носит накладные волосы. Все покатывались со смеху.
– Если бы ему в самом деле было плевать на всё, он бы не заморачивался, – снова заговорил Рубен. – Всё было бы куда проще. Такое толстокожее животное сдало бы своих бывших товарищей, объявив во всеуслышание, как ненавидит коммунизм, и комиссия оставила бы его в покое. Но Ули никогда этого не сделает.
– Почему? В нем много намешано, но порядочным я бы его не назвала. Даже наоборот, он совершенно непорядочен.
– В театре трус не бывает героем. Презрению Ули предпочитает ненависть. В сущности, роль гонимого ему, по-моему, где-то даже нравится.
Манхэттен допила кока-колу.
– Ты позвал меня, чтобы вместе посочувствовать горестям великого человека?
– Не только, – признался Рубен, отпив глоток имбирного эля.
Конец ознакомительного фрагмента.