Медальон льва и солнца
Шрифт:
Жуков изменился. Деловой костюм, рубашка, галстук… как в панцире, право слово. И физиономия его непрошибаемая – тоже панцирь, и улыбочка эта, в которой ни грамма искренности, полированная, лакированная, глянцевая, как обложка журнала. Ненавижу.
Стыдно. Я ведь сбежала от него утром, на рассвете. Избитый прием надоевшей мелодрамы – героиня с чемоданом гордо уходит, не оставив ни телефона, ни адреса, и потом, страдая, пинает себя за ту внезапную трусость и лицемерно твердит, что так будет лучше для всех.
У меня был номер его телефона, но я не звонила. И адрес могла бы найти,
Ничем, но вот сижу у окна, гляжу на асфальт, пакет, желтый бордюр и маргаритки. Слушаю, делаю вид, что интересно.
Местами, конечно, и вправду интересно, но я ведь уже знаю все, или почти все, а подробности в данном случае несущественны. Уйти? Вениамин Леонардович обидится, он ведь готовил это представление с откровениями.
Пауза тем временем затягивалась, Шубин нервно поглядывал то на часы, то на дверь, видимо, человек, которому надлежало явиться, задерживался, и это обстоятельство весьма нервировало Вениамина Леонардовича. Наконец раздался вежливый стук, дверь распахнулась, Шубин, подскочив, громко провозгласил:
– Знакомьтесь. Кирилл Геннадьевич, полномочный представитель юридической фирмы «Беннингс, Золингейт и Долмачев».
В кабинет вошел молодой человек. Был он высок, строен, не по годам серьезен, причем большая часть этой серьезности приходилась на солидных размеров кейс и круглые очки в толстой роговой оправе. Готова поспорить, что стекла в них простые и со зрением у Кирилла Геннадьевича все в порядке.
– Кирилл Геннадьевич занимается делом весьма важным и ответственным. Будьте добры, присаживайтесь, расскажите господам… – Шубин вдруг смутился и замолчал.
– Фирма «Беннингс, Золингейт и Долмачев», основанная в тысяча семьсот девяносто третьем году, имеет великолепную репутацию надежной и… – начал Кирилл Геннадьевич. Говорил он чисто, акцент едва заметен, и вместе с тем невыразительно: с первых же слов хотелось зевать.
Жуков и зевнул, широко, во всю пасть, потом отряхнулся и громко попросил:
– Парень, а если покороче? Все уже въехали, насколько вы круты.
– Прошу прощения, – Кирилл Геннадьевич кое-как примостил кейс на краю стола. – Наша фирма предоставляет разного рода услуги, в данном же конкретном случае мы исполняем волю покойного господина Бартье, который…
Шубин не дал ему договорить:
– Который завещал все свое состояние некой женщине по фамилии Калягина, проживавшей в конце шестидесятых в небольшой подмосковной деревеньке. Либо же ее потомкам или иным родственникам.
– Именно так. К сожалению, удалось выяснить, что госпожа Калягина умерла практически сразу по возвращении господина Бартье на родину. А поиски ее дочери отняли много времени.
– А когда нашли, выяснили, что она тоже умерла. Зато есть Людмила Калягина, дочь Берты и внучка и наследница господина Бартье. А у той – сестра, Дарья Омельская, и двоюродная тетка – Валентина Рещина, до замужества Калягина, а у той – горячо любимая дочь Танечка.
– Да, – снова подтвердил Кирилл Геннадьевич, медленно наливаясь
– Таким образом, имеем вот что: Рещина узнает о наследстве, причитающемся Людмиле от деда. Наследстве, полагаю, весьма приличном?
– Мы не имеем права разглашать информацию подобного рода…
– Понял, – отмахнулся Вениамин. – В общем, наследстве приличном, и понимает, что, получив деньги, компаньонка, вероятнее всего, исчезнет. С одной стороны, это означало бы свободу, с другой – отсутствие постоянного источника дохода, плюс ко всему опасность, что Людмила, уходя, повесит свои дела на тетушку. Вероятно, так бы оно и вышло. Ну, и добавим еще одно обстоятельство – деньги. Само состояние, которое в случае гибели Людмилы отошло бы к Валентине Степановне, а потом и к Танечке. Верно?
Кирилл Геннадьевич подтвердил слова торжественным кивком.
– Поэтому в голову Рещиной приходит мысль избавиться от компаньонки. Но сделать это нужно как можно быстрее, пока Людмила не узнала о наследстве. Дальше – серьезный, с выяснением отношений разговор, сильная доза снотворного и имитация утопления. Вот, кстати, с одной стороны, глупость совершеннейшая: все ж знали, что Людмила Калягина воды боится и сама в реку в жизни не полезет, тем более ночью и голышом, а с другой – выходит, что убийца с привычками Калягиной не знаком, вот такую смерть и выбрал… Правда, Валентина Степановна вообще утверждает, что дело не в привычках…
– С вашего разрешения, я присяду. – Кирилл Геннадьевич сел на краешек стула, пристроил кейс на коленях. В позе его мне чудилась нарочитая торжественность и даже напыщенность, совершенно тут неуместная. – Дело касается нашей клиентки. Госпожа Рещина, несмотря ни на что, является прямой наследницей господина Бартье.
– Вот-вот, возвращаясь к вопросу о наследстве. Валентина Степановна устранила одну преграду на пути к нему, но имелась и вторая – Дарья Омельская, сводная сестра Людмилы Калягиной. Конечно, родство призрачное, и доказать что-либо было бы весьма затруднительно, но Рещина не собиралась рисковать. Ей пришла в голову мысль, что, убрав Дарью, она запутает следствие, направит к делам относительно недавним. Отсюда и рассказ о патологической ненависти Калягиной к отцу и его супруге, которых она считала виновными в смерти матери, и таком же чувстве по отношению к Дарье, и информация о заказных убийствах.
Странная это история, страшная, непонятная. Неужели все и вправду так, как рассказывает Шубин? Собственные неприятности кажутся пустыми, незначительными. Любовь – сильное чувство? Кто сказал? Кажется, ненависть гораздо сильнее.
– Кстати, по словам Рещиной, Дарью в «Колдовские сны» пригласила именно Людмила, с полного согласия супруга Омельской, который сам искал способ избавиться от жены. Он больше не видел от нее пользы. Фирма уже числилась за ним, недвижимость тоже, а картины, некогда приносившие неплохие доходы, не продавались. Так Дарья в сопровождении заботливого супруга попала к Викентию Павловичу, и там произошло событие вроде бы и незначительное, но весьма существенно изменившее расклад…